Так было. Бертильон 166

— Ничего, поедем прямо к Санчесам, наверняка они сегодня что-нибудь устраивают.

— Когда начинается сезон, у них всегда очень милые вечера.

— Они такие шикарные. Так, значит, в шесть?

— Ладно, к этому времени я буду готова.

Она положила трубку осторожно, чтобы не смазать свежий лак на ногтях. И, вернувшись в прежнее положение, опять принялась покрывать ногти медленными густыми мазками.

Утро удалось. Она была в Билтмор-клубе, все время с Тони, и, выпив немного, пришла в хорошее настроение. Позже к ним присоединились Ана с Маргаритой, и они все вместе купались в бассейне, солнце было нежаркое. Потом женщины долго сидели перед зеркалом в туалетной комнате, разговаривая о предстоящей свадьбе: что уже готово и чего еще не хватает. Тони пригласил их всех пообедать в три часа, но Мария дель Кармен не пошла — ей хотелось отдохнуть дома перед тем, как ехать на Варадеро.

До свадьбы оставалось два месяца, но она толком не представляла, что получится из их брака. Ей приходилось слышать шуточки насчет супружеских пар, у которых не все благополучно, и разговоры, в которых брак представал вообще чем-то неприглядным. Но ведь она-то выходит замуж за Тони, такого милого, с такой спортивной фигурой, у них будет свой дом, где она будет ходить в воздушных халатиках бледных тонов и повиноваться Тони и целовать его, когда он будет возвращаться со службы. И это ей правилось; по субботам и воскресеньям они будут проводить время в Билтмор-клубе вместе с другими молодоженами, в будние дни, по вечерам, ходить к друзьям на коктейли, а на лето уезжать за границу, потому что во время путешествий отдыхаешь. Она ничего не имела против этого и не понимала, как кто-нибудь может быть против брака. Разве только тот, кто вообще против всего на свете, вроде этого несчастного, желчного, заблудившегося в лабиринте Луиса, который однажды ее искушал. Но теперь она вновь обрела здравый смысл и ненавидит неврастеников.

Эрнестина Гираль открыла дверь: «Мария, спускайся вниз обедать. Отец ждет тебя».

В редакции царил порядок. Аккуратно выровненная стопка конвертов; в стеклянных баночках — металлический ворох скрепок; пустые корзины для бумаг; ровный ряд заточенных карандашей, вычищенные точилки, ножницы и нож для разрезания бумаг — параллельно бронзовому чернильному прибору; пишущие машинки под чехлами, запертые ящики архива. Даскаль был один. Откинувшись в кресле, он в последний раз изучал потолок, выложенный звукопоглощающей плиткой, внимательно всматриваясь в жесткий материал, из которого она сделана.

У него на столе лежало письмо от Густаво Дуарте, где говорилось: «Мы решили отказаться от ваших услуг» — вслед за софизмами, которыми пытались оправдать это решение. Несомненно, стоял за этим Алехандро. Ну что ж. На его месте он поступил бы точно так же.

Он снял трубку и набрал помер. Равнодушный голос прислуги сообщил ему, что сеньора Кристина на Варадеро. Он положил трубку и, взяв несколько скрепок, составил из них длинную цепочку. Потом нарисовал на письме Густаво Дуарте уродцев, парусники и домики среди пальм. Разорвал письмо и бросил его на дно девственно чистой металлической корзины. Медленно завинтил колпачок ручки и вышел, не забыв прежде погасить свет.

В кинотеатре «Фауст» за решеточкой кассы зевала кассирша, выставляя напоказ свои золотые вперемежку с гнилыми зубы. Кассирша нехотя взяла деньги и так же нехотя протянула ему сдачу и билет; Даскаль отдал билет контролеру, который сидел, небрежно покачиваясь, на стуле без спинки.

Фильм оказался душераздирающей мексиканской драмой, приключившейся где-то в южных морях. Каннибалы изъяснялись, как мексиканцы, и все время казалось, что капитан корабля, вместо того чтобы вести переговоры с вождем варварского племени и дарить ему бусы, запоет вдруг фанданго под аккомпанемент экипажа, очень напоминавшего бродячих певцов, переодетых персонажами Мелвилла. Даскаль заснул.

Он открыл глаза, когда показывали хронику. Батиста посещал какую-то школу. Испуганные ребятишки жались в глубине, а на нередкий план лезли и теснились вокруг президента толстые сеньоры.

Когда Даскаль вышел, было уже темно. Он подошел к машине, и босой негритенок протянул к нему руку: «Я хорошо смотрел за ней, доктор». Даскаль дал ему реал. По Прадо он спустился до Портовой улицы. Луна была на ущербе, и стоявшие в бухте корабли казались темной и колеблющейся массой, которая то закрывала, то открывала вновь огни Реглы и Каса-Бланки. Даскаль проехал мимо Кастильо-де-ла-Фуэрса, пересек площадь Сан-Франсиско, миновал таможню. Он ехал мимо причалов, складов, залов ожидания, снова складов. Дальше покачивались шхуны, точно старые, беззубые проститутки.

Он остановился напротив вокзала с двумя башнями, претендовавшими на сходство с башнями флорентийской Сеньории, и поставил машину между двумя такси. Ему сказали, что Стоянка здесь. Приняв безразличное выражение и выпятив вперед нижнюю губу, он зашагал к ближайшим дверям «Голливуда».