Так говорил Бисмарк!

За столом в этот день не было никого из посторонних. Шеф был весел, но разговор не имел особенного значения. Впрочем, мы попробуем восстановить то, что слышали от него. Как знать, может быть, это кому-нибудь и доставит удовольствие.

Вначале министр говорил, улыбаясь, взглянув на лежавшее перед ним меню:

– У нас всегда бывает лишнее блюдо. Я уже решился испортить себе желудок утками с оливками, а здесь еще оказывается рейнфельдская ветчина, которую я уже должен есть с досады, чтобы не потерять свою часть (потому что он не завтракает с нами), и, кроме того, еще кабан из Варцина.

Вспомнили о вчерашней вылазке, и шеф заметил: «Французы вышли вчера с тремя дивизиями, а у нас было только пятнадцать взводов, даже неполных четыре батальона, и все-таки мы взяли тысячу пленных. Парижане со своими вылазками появляются то здесь, то там, как французский танцмейстер, дирижирующий кадрилью и заставляющий бросаться то вправо, то влево.

Ma commére, quand je danse

Mon cotillon, va t-il bien?

Jl va de ci, il va de lá,

Comme la queue de notre chat».

За ветчиной он высказал: «Померания – страна товаров, обрабатываемых дымом: копченых гусей, копченых угрей, ветчины. Там только и недостает копченой говядины, которую в Вестфалии называют Nagelholt. Это слово для меня не совсем понятно. Nagel (гвоздь) – пожалуй, потому что мясо висит в дыму на гвозде, но что такое holt – не знаю; разве его следует писать с буквой d [23] ?»

Потом происходил разговор о стоявшем тогда холоде, а за блюдом из кабана говорили об охоте, которая происходила в Варцине во время болезни графа Герберта Бисмарка в Бонне. Далее шеф заметил, что Антонелли наконец готов пуститься в дорогу и приехать сюда, но это, впрочем, дела не выяснит.

Абекен сказал: «Об Антонелли в газетах мы находим самые различные суждения: то о нем говорят как о возвышенном и утонченном уме, то как о хитром интригане, то, наконец, как о человеке совершенно глупом».

– Да, – возразил канцлер, – это исходит не от одной прессы; часто так судят и дипломаты. Хотя бы взять Гольца и нашего Гарри. О Гольце я уже говорить не буду – это дело иное. Но Гарри говорит всегда сегодня одно, а завтра другое. Когда я находился в Варцине и прочитывал по порядку известия из Рима, то он свои мнения о людях менял по два раза в неделю, смотря по тому, как они относились к нему – дружески или нет. С каждой последующей почтой, а иногда и с одной и той же у него являлись разные воззрения.

Вечером читал депеши из Рима, Лондона и Константинополя и ответы на них.

Пятница, 23-го декабря. Опять очень холодный день. Говорят, мороз доходит до двенадцати градусов. Выяснение настоящего положения, заключающегося в том, что императрица Евгения нашла почву, на которой может вступить с нами в переговоры о мире, отправил в редакцию «Монитера»; статью из «Times» по поводу Люксембурга, оправдывающую нас, отправил в Германию; начало работы Трейчке в «Preussiche Jahrbücher» подготовил для чтения короля. Статья о настоящем положении дел помечена 17-м декабря, и в ней между прочим говорится:

«Да, мы требуем от царствующей императрицы, чтобы она вступила в переговоры с Пруссией, а от Пруссии, чтобы она вела переговоры с царствующей императрицей, так как с той минуты, как эта высочайшая особа выразит свою волю положить конец кровопролитию, король Вильгельм будет вынужден собственным достоинством принять по отношению к ней такой образ действий, который бы не был по сердцу ни виновникам ведения войны до последней крайности, ни различным претендентам, пользующимся несчастьями своего отечества, чтобы украсить свое чело короной. Императрице нет надобности спрашивать себя, достаточно ли понята Францией та идея, которой она уступила 4-го сентября. Пусть заговорит она, и она увидит, что Франция всегда умеет понимать героические решения. Что касается прусского правительства, то для нас нет надобности, чтобы оно пожелало возвращения наполеоновской династии. Нам нужно только, чтобы оно осознало, что величайшая ошибка, какую оно может сделать, будет состоять в том, если оно откажется вступить в союз с этой династией, о разрыве с которой ему нечего и думать, если оно заботится о своих настоящих интересах. Наше бессилие было бы для него гибельно. Оно не может рассчитывать, что нас не сделают бессильными, если не оставить после себя власти достаточно сильной, могущей противостоять давлению относительно нарушения данных обязательств. Только империя может разрешить Пруссии ее завоевание и заставить ее умерить свои притязания на исправление границ, так как только империя может вместе с Пруссией произвести наибольшие изменения в карте Европы без вмешательства нейтральных держав, что одинаково важно как для спокойствия Германии, так и для возрождения Франции».