Так говорил… Лем (Беседы со Станиславом Лемом)

-  Интернет - там 99 процентов процентов глупости разные, и найти там чего-нибудь умное - тоже очень сложная вещь. У нас нет никаких селекторов, потому что у нас нет никакого искусственного интеллекта, чтобы отсеять то, что глупое, от того, в чем понемногу проявляется реальность завтрашнего дня. Это очень сложно. Я вот потерял очень большую часть русского языка, потому что язык изменился. Но не говоря уже о том, что я не все понимаю, когда молодые люди по-польски говорят.

- А как вы, кстати, выучили русский язык?

- Ну, в так называемой панской Польше, в гимназии, я учил украинский язык. А перейти уже было нетрудно за один-два года - те же буквы, и потом я заметил, что самые интересные книжки из области физической и технической литературы очень скоро переводились на русский. Так что я должен был как-то его выучить, потому что я хотел их прочесть.

- В СССР вы часто ездили?

- Знаете, я, очевидно, несколько раз ездил с делегациями литераторов в Москву, в Ленинград, и тогда научные силы, так сказать, Советского Союза меня брали к себе, а эти литераторы, не знаю даже, что с ними происходило. И это было очень интересно, потому что я скоро понял, что русская наука является реальной, за редкими исключениями вроде Лысенко и так далее, но, скажем, астрономия, астрофизика, квантовая теория, кибернетика… Я еще помню, как кибернетика считалась буржуазной лженаукой, но потом они сами поняли, что ошибаются. Так что я довольно много читал и говорил на русском языке, с разными учеными, астрофизик Шкловский и многие другие, их уже нет в живых. Я даже лично немного удивляюсь, что я жив, но ничего не поделаешь. Вот вы помните советское время?

- Помню, конечно! Мне тридцать лет.

- Знаете, мне кажется все-таки довольно еще удивительным, что нет больше Ленинграда, и Сталинграда тоже. И с такой скоростью эти перемены вошли в жизнь… Я был выброшен, иначе нельзя сказать, из Львова, это теперь Украина. В чувственном отношении я думаю, что Украина украла один из наших прекрасных городов. Ну что поделаешь, не могу же я внезапно отменить то, что я там родился и прожил двадцать пять лет. Но я также понимаю, что того Львова, в котором я жил, уже не существует и что это теперь действительно украинский город. Мне русские в Москве несколько раз предлагали: «Может, вы хотите поехать во Львов? Пожалуйста». Я всегда отказывался, это как бы если я любил какую-то женщину, а она ушла с кем-то, мне неизвестным. Зачем я буду выяснять, что с ней теперь? Не хочу знать, и все. Но, конечно, надо приспособляться. Это необходимо. Времена меняются, et nos mutamur in illis[247]. Разве теперь учат в Советском Союзе латыни?

- М-м-м… только кое-где, не всюду; как и в Польше, я думаю.

-  Жаль. Не то чтобы я был любитель какой-то специальный, но это основа индоевропейских языков. Мне кажется, она нужна.

- Вы писали в своих художественных книгах о межпланетных перелетах, о контакте цивилизаций. Как вы думаете, во Вселенной на самом деле кто-то есть, кроме нас?

- Я думаю, что они есть, но такой дистанции, что в течение одной человеческой жизни не доедешь. В нашей галактике никого нет, скажем, на 99 процентов, а в других - наверное, есть, считая просто по теории вероятности. Но, во-первых, им неинтересно с нами общаться, а во-вторых, это энергетически очень сложно - это вам не на другую сторону улицы перейти. И даже если умозрительно скажем, что где-то на расстоянии ста миллионов световых лет есть какая-то человекоподобная цивилизация, то каким образом мы можем с ними связаться? Они, может, и есть, но мы о них никогда не узнаем. А если и узнаем, то никакого контакта точно никогда не случится - это будет чисто абстрактное знание.

- Вот все уверены, что Лем - это научная фантастика. А вам не кажется, что ваши произведения скорее часть парадоксальной, изломанной польской литературы? Что вы ближе к Гомбровичу и Виткевичу, чем к Азимову и Кларку?

- Ну конечно, вы правы. Но теперь эта волна утихомирилась, и уже нет таких возможностей, как в прошлом. Когда умирают большие поэты, как Милош, как Мрожек, всех даже вспомнить невозможно, моих друзей, которые умерли, - это такое дело, что с этим надо как-то примириться. Человек живет, а потом, как облако, исчезает просто.

- И польская литература тоже исчезла, как облако?

- Ну что делать. Не я придумал биологическую эволюцию. И не я придумал… а, черт знает!