Так и было

Сделали мы уроки, пришли наши мамы, все вместе послушали радио и порадовались, что наши-то всё время вперёд идут. А тут и ночь наступила.

В школе арифметика была на первом уроке. Клавдия Михайловна ходила по классу, смотрела во все тетрадки и тому, кто решил задачу, говорила: «Хорошо». А тому, у кого задача не получилась, говорила: «Ничего, сейчас будем решать вместе». Всех обошла, вернулась к своему столу и вдруг говорит:

— Саша, у тебя задачка решена. Иди к доске и расскажи, как ты её решала.

Ох! Вот ужас-то! Вы бы видели, как я шла к доске. Ноги у меня только в шерстяных носках — валенки-то мы у дверей оставляем, — а кажется, будто они в чугунных сапогах: так и заплетаются. В классе у нас не жарко, а лицо у меня горит. Стала я у доски, взяла в руки мел. Клавдия Михайловна диктует условие задачи, я пишу, а руки у меня дрожат.

— Начинай рассуждать, — говорит учительница.

Где там рассуждать! Я даже рот раскрыть не могу. Я же задачу сама не решала. А когда переписывала, так спешила, что ничего не запомнила.

Вовка широко раскрытыми глазами на меня смотрит. Догадался мой друг Вовка, достанется мне от него теперь.

А Клавдия Михайловна ни о чём не догадывается, она спрашивает меня:

— Саша, ты отчего так волнуешься?

А я губы кусаю и вот-вот разревусь. Никогда такого позора со мной в школе не было.

Я вижу, с каким удивлением смотрят на меня ребята. Качает головой отличница наша Раечка. Растерянно смотрит Аля. А Вовка даже не глядит в мою сторону: глаза опустил, руки положил на парту и сжал кулаки. Клавдия Михайловна налила в кружку воды, протягивает мне и говорит ласково:

— Выпей, Саша, и успокойся, иди садись. Я тебя потом вызову.

И велела идти к доске другому ученику. Он решает на доске задачу, стучит мелом и объясняет громким голосом. А я сижу и боюсь поглядеть на ребят, боюсь, что будут они теперь меня стыдить и надо мной смеяться.

Но на переменке никто и не вспомнил, как я осрамилась у доски. Девчонки подошли и стали говорить об утреннике, который мы тоже готовим, и я немножко успокоилась. Я думала, что Вовка подойдёт на большой перемене, но он не подошёл. Нахлобучил шапку и побежал играть с мальчишками в снежки. И домой когда возвращались, тоже не подошёл. Всегда ходили вместе, а сегодня врозь.

Перед вечером я понесла Лыске пойло и вижу: Вовка у себя во дворе расчищает дорожку к погребу. Я взяла лопату и тоже стала, где надо, сгребать снег. Во двор вошла Доська. Я повязала ей потуже платок, а она взяла свою маленькую лопатку, поскребла немножко и спрашивает:

— Сань! А вы с Вовкой почему молчите?

Никто ей, понятно, не отвечает.

— Сань! Вы почему ничего не говорите?

Ох уж эта Доська!

— Сань, вы, может, поссорились? У нас в садике тоже есть ребята, которые ссорятся. А другие даже дерутся и кусаются.

— А мы не дерёмся и не кусаемся, — говорит Вовка. — Зачем мы будем кусаться: я же не Дружок, а Саня не Жучка…

Тут я не выдержала и расхохоталась. И Доська — тоже. А Вовка перепрыгнул через плетень в наш двор и предлагает мне:

— Снег мягкий, давай слепим Доське снеговика.

Я, конечно, с радостью согласилась, и мы принялись катать снежные шары. Отличный снеговик получился.

А задачи я после того случая больше никогда не списывала, даже если бывали очень трудные.

ГЕРАКЛ РОДИЛСЯ

А весна уже шла. Далеко ещё, потихоньку, но уже была в дороге. Доська пела: «Жаворонки-гуски, дубовые носки, нам зима надоела: весь хлеб переела, всю куделю попряла…» Верно, хлеба совсем мало осталось, к весне в нашем селе со свёклой пекли, картошку тёрли, а вот кудель лежала нетронутая: когда было её прясть? Шерсть ещё пряли: вязали варежки и носки солдатам. А льняную кудель держали до лучших времён. «Жаворонки-гуски» — это бабуся научила петь нашу Доську, а в садике они пели: «Уж тает снег, бегут ручьи, в окно повеяло весною…» Тоже хорошая песня.

В этот день мы с Вовкой притопали по лужам из школы, заглянули-проведали Вовкину Милку и пошли к нам. Надо было написать изложение по рассказу писателя Льва Толстого «Акула» и задачу решить с примером: уроков всегда хватает… Сидим, читаем «Акулу», и вдруг стук в окно. Глядим — баба Дуня. На плечах полные вёдра качаются, а не уходит: значит, что-то важное хочет сказать. Открываю форточку, а она говорит:

— Лыска-то ваша отелилась! Скорее забирайте телёнка в избу, не то озябнет. — И пошла.

Мы схватили мамину шаль и половичок чистый, что на сундуке лежал, и пустились бегом в коровник. А Лысонька наша уже лижет, моет своё дитя, и телёночек такой же золотистый, как она, только ножки в белых чулочках, и на эти тонкие ножки он, голубчик, уже пытается встать. Бычок.

Окутали мы его платком, обернули половичком и понесли в избу. А Лыске насыпали сена в кормушку, самого мягкого, самого пахучего, чтобы ела она с охотой и не очень скучала по своему сыночку. А бычку настелили в углу соломки, уложили его, половичком покрыли и стали думать, как его назвать. Доська — она к тому времени тоже дома была — говорит:

— Может, Чижик?

Вовка смеётся: