Так и было

Никита Иваныч был человек многосемейный: три невестки со своими детьми жили в тёплой и поместительной дедовой избе при заботе и ласке деда Никиты и бабы Марфы. Только внук Вовка со своей матерью жил отдельно. Три сына и зять, Вовкин отец, воевали.

Внучат было семеро — как в сказке про семерых козлят. И все белые, как козлятки, все прибранные, ухоженные, шумливые и непоседливые. Маленькие, ничего особенного не делают, а есть целый день хотят. Только уберёт баба Марфа со стола после завтрака, а они уже ходят кругом неё и кричат: «Давай обедать!» С куском хлеба так и не разлучались бы, но дед запретил баловать их.

При такой ораве трудно было что-нибудь лишнее выкроить, но дед Никита постарался: полмешка муки отсыпал, и целый мешок сухарей баба Марфа насушила.

В день отъезда Никита Иваныч сказал бабе Марфе:

— Лыска у нас отелилась, с молоком теперь будете. И брюквы полподпола есть. А с картошкой надо поаккуратнее, а то до новой не хватит. И бычка прячь подальше, чтобы гансы не увидели и не свели.

Баба Марфа согласно кивнула головой.

Сероглазые, белокурые «козлята» с грустью глядели, как укладывает дед Никита в мешок румяные сухари, как зашивает его толстой иглой с суровой ниткой.

— Дед, ты зачем их прячешь? — спросил ладно подстриженный, хорошенький и ласковый внучек Костик.

— На праздник прячу, — пошутил дед. — Придёт праздник Первое мая — и будете грызть.

До Первого мая далеко, дед надеялся, что ребята о сухарях забудут. Правды же им не скажешь: проболтаются кому нельзя, маленькие ещё.

Мужчин в округе молодых и здоровых не было, и дед взял возчицами женщин. Первой позвал свою старшую невестку Лизу. Трое ребят было у неё, и забот ей хватало, но когда дед Никита спросил: «Пойдёшь, Лиза, с обозом?», она ответила: «Как прикажете, папа. Мама детей посмотрит?»

И баба Марфа сказала:

— А куда же я денусь? Не бойся, дочка, все целы будут.

Пошли ещё две молодые женщины — Катя и Надя. Нину тоже взяли: надо же кому-нибудь объясниться с немцами на проверочных постах. Прощаясь с Ниной, мать её заплакала. Нина смутилась и стала шептать ей на ухо:

— Ну, мама, ну что ты… Не на край света уезжаю. Недели не пройдёт, а уж мы вернёмся…

И мать утёрла слёзы и, наверно, подумала, что на краю света сейчас потише и поспокойней, чем в Ленинграде.

Вместе с дедом Никитой шёл ещё один мужичок — пионер Вовка. Взяли его не потому, что он был так уж необходим Никите Иванычу. Нет. Это Вовке очень нужно было сходить в Ленинград: товарищ у него там жил, сердечный друг. И надо было его повидать, отвезти ему хлеба и помочь в его трудной блокадной жизни.

Не сразу согласилась мать отпустить Вовку с обозом. Сперва отказала наотрез. Ох, и ревел же он! И мать тоже плакала и ни за что не соглашалась.

Дед Никита вступился за Вовку.

— Отпусти его, — сказал матери, — привезу каким взял. Я за него отвечаю. На фронт матери отпускают сыновей, а ты в Ленинград отпустить боишься.

И хотя Вовкина мать тоже подумала, что на фронте не так страшно — на фронте у каждого есть в руках оружие, а обоз идёт беззащитный, обороняться им нечем, — попробуй отца ослушайся. Мать поплакала, пошумела и отпустила Вовку.

С Андреем Вовка подружился давно: было их дружбе уже несколько лет. Каждые каникулы Андрей приезжал в Озёра к своей бабушке, Вовкиной школьной учительнице.

До чего же весело было с ним дружить! Никто никогда не слышал от Андрея плохого слова, зато всяких интересных рассказов было у него — не счесть. Чего только не знал Андрей! Кто и с кем воевал сто и даже тысячу лет тому назад; какие ордена были у наших героев-полководцев Суворова и Кутузова. И про трёх мушкетёров рассказывал, и про других смелых и благородных людей. И сам он был смелый и добрый: полные карманы привозил всякого добра, а уезжал с пустыми. И ножик с двумя лезвиями и с вилочкой, и батарейки от ручного фонарика, и поплавки, и крючки — всё раздаст, бывало, своим друзьям.

Но, конечно, не за поплавки и крючки любил его Вовка. Любил просто так. Любил — и всё.

Прошлым летом Андрей тоже приехал в Озёра. Но началась война, и бабушка отвезла его в Ленинград к родителям. И сама не вернулась, — нельзя, значит, было.

На перроне Андрей не постеснялся, при всех обнял Вовку и сказал, что будет вместе со взрослыми защищать свой родной город. В письмах он рассказывал Вовке, как ребята копают во дворе щели, таскают на чердак песок, устраивают убежища и смотрят за малышами. А потом письма перестали приходить. Но адрес Андрея Вовка спрятал надёжно и запомнил наизусть. И теперь он только и думал о том, как ступит на ленинградскую улицу, разыщет в городе Андрея, отдаст ему хлеб и побудет с ним в эти трудные для друга дни.

Десять одёжек надела мать на Вовку, собирая его в путь: он всё терпел. Зато кроме того хлеба, печёной картошки и сала, что взяли на дорогу для всех, мать дала Вовке две большие ячменные лепёшки.

— Отдашь, кому сам захочешь, — сказала она ему.

«Андрею приберегу», — подумал Вовка.