Так и было

— Где же ты воду брала? Неужели таскала из Ковенского переулка? — спросила я. В Ковенском переулке во дворе каким-то чудом текла из крана вода.

Кирюшка усмехнулась:

— Да разве оттуда натаскаешься? Собрала снегу и растопила. У нас во дворе снежок беленький! Даже голубой.

Мы вместе купали Леночку. Она с наслаждением вытягивала в воде ручки и ножки и даже пыталась улыбаться. А потом Кира кормила её с ложечки манной кашей и поила тёплым чаем.

— Хорошо, что крупы у нас чуточку сбереглось, — радовалась Кира.

Когда девочка уснула, я сказала:

— Надо отдать Леночку в ясли: ты ведь одна всё равно с ней не справишься. К тому же в яслях у ребят есть соевое молоко и рис.

Кира задумалась.

— Нет, — ответила она твёрдо. — В яслях всего две няни, а ребят много. А я буду всё время с Леночкой. Да и мама теперь станет посвободней: в госпитале прибавилось врачей. А молока соевого и риса я достану. Пойду в ясли и попрошу. И никто не откажет.

Верно, никто не отказал. И на другой день у Леночки появились все продукты, которые полагались в то время маленьким осаждённым ленинградцам.

…Врачей в госпитале, может, и прибавилось, но раненых тоже стало больше, и Кирина мама была занята по-прежнему. Кире приходилось нянчить Леночку одной.

Вскоре мне стало не под силу ходить ежедневно пешком на Выборгскую сторону, и я совсем поселилась на заводе, перешла, как тогда говорили, на казарменное положение. Дома я почти не бывала и Киру не видела.

А в Ленинград тем временем медленно, но уверенно шла весна, и жить становилось легче. В город привезли продукты и огородные семена; оттаял водопровод; загорелось, сначала слабо, потом ярче, электричество; заработали бани, и, как в том стихотворении, «звенящий, гремящий, совсем настоящий» пошёл ленинградский трамвай. В общем, назло фашистам, город-герой не только не покорился врагам, но упорно налаживал свою жизнь.

Я очень соскучилась по Кирюшке и однажды весенним солнечным днём отправилась её проведать. На душе было тревожно: я не видела Киру больше месяца, и за этот срок в осаждённом городе чего только не могло произойти. Но, к счастью, ничего дурного не случилось.

Подходя к дому, я ещё издали увидела Кирюшку. Она сидела возле парадного и держала на руках Леночку.

— Гуляем! — весело сообщила мне Кира и добавила гордо: — Смотрите, Леночка уже сидит.

В самом деле, одетая в тёплую кофточку и капор, Леночка сидела у Киры на коленях.

— Вот видите! Совсем поправилась Леночка, ликовала Кира. — А вы говорили: «Не справишься, в ясли её отдай». Ведь говорили, верно?

Я молча обняла Киру.

РАЗГОВОР О ПУШКИНЕ

Впереди оставалось всего несколько человек, но Серёжа так сильно озяб, что готов был всё бросить и уйти. В это время стоявший уже у самого крана молодой солдат вышел из очереди, подошёл к Серёже и сказал:

— Становись на моё место и бери воду. Живо!

Ледяная струя ударилась о дно Серёжиного бидона.

Через минуту Серёжа поставил бидон на санки и повёз по улице.

У своего парадного он остановился передохнуть. Сунул в рот окоченевшие пальцы и подул на них, стараясь хоть немного согреть.

Кто-то положил ему руку на плечо. Серёжа обернулся и увидел того же самого солдата. Солдат поставил своё ведро на тротуар и сказал:

Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз…

— Кто это написал, знаешь? — спросил он Серёжу.

Тот молчал.

Ему было странно и даже обидно, что в такой страшный холод, когда от боли сводит руки и ноги, можно читать стихи да ещё спрашивать, кем они написаны.

— Это Пушкин сочинил. Про петербургскую зиму, — сказал солдат.

— Пушкину хорошо было сочинять, ведь тогда в Петербурге блокады не было, — непослушными от мороза губами сердито пробормотал Серёжа.

Из глаз его выкатились две колючие, едкие слезинки, поползли по щекам и замёрзли.

Солдат подхватил ведро и Серёжин бидон.

— Тебе на какой этаж? — спросил он и, не дожидаясь ответа, бегом пустился по лестнице.

Серёжа, громыхая санками, едва поспевал за ним.

В комнате солдат скинул свой бараний полушубок, усадил Серёжу на стул и, стащив с него валенки, стал растирать ему ноги.

Чем теплей становились ноги, тем веселей делался Серёжа и внимательней разглядывал своего гостя.

Это был ещё совсем молодой солдат с румяным лицом, серыми весёлыми глазами и светлыми, словно выгоревшими на солнце, бровями.

В полушубке он выглядел толстым и неуклюжим, а сейчас, в одной гимнастёрке, оказался худым и подвижным, как мальчишка.

— Горят ноги? — спросил он Серёжу.

— Горят.

— Мать на работе?..

— Ага…

— И сестрёнка моя — тоже. Надо нам к их приходу обед состряпать.

— А ваша сестра где живёт? — поинтересовался Серёжа.

— Да в этом же доме. Этажом выше. Может, ты с нею знаком? Её Клавой зовут.

— Тётя Клава? — обрадовался Серёжа. — Так она же вместе с моей мамой работает, в одном цеху… Значит, вы её брат?

— Родной и единственный, — ответил солдат и вышел из комнаты.

Вернулся он очень скоро с мешком и стал его развязывать, приговаривая: