Так и было

Дня через три снова вперед гонят, в другом месте, конечно, — там-то мы наследили. И что вы себе думаете, как говорил покойный писарь КП полка? В самое напряженное время, под носом у немецкого дзота, снова ту же песню слышим, но на этот раз, когда фриц ее второй раз завел, мы уже обратно ползли. После этого начальство за нас по-настоящему взялось: и собрания с нами устраивали, и индивидуальную работу проводили, пытаясь найти зачинщика и паникера, у которого такая фантазия разыгралась. А какая, к дьяволу, фантазия, если нас девять человек было и глухих в разведку не берут. У начальства свои доводы: «Первый раз вы могли услышать «голос». Согласны, верим вам, но вчера-то вы в другое место ходили. Так? Так! И опять тот же «голос? Ин-те-ресно, как же фрицы могли узнать, когда вы пойдете, куда, чтобы именно туда и «доставить» того самого солдата?» А нам чем крыть? Мы сами ничего понять не можем. Если бы начальство вместо нас в разведку ходило и вернулось с пустыми руками и с такими бы вот разговорчиками, мы бы ему тоже не поверили. Точ-но! А все так и было, ни капельки не вру.

Разведчик потянулся за кисетом, свернул цигарку, закурил. Тут же и другие затянули, и в палатке стало дымно, хоть топор вешай. Глаза у всех задумчивые, вопрошающие — каждый разгадать секрет пытается, других опередить хочет, но где там.

— Давай дальше, не трави душу, — взмолился сказочник.

Рассказчик улыбнулся:

— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Потерпи, сержант, да подумай, пока я докурю.

— Ладно тебе, будто курить и рассказывать не можешь.

— Ага, заело?

— Еще как. Слушаем тебя.

— Ну, короче говоря, с недельку с нами поработали, дали в себя прийти (придешь тут!), новое место для поиска подобрали километрах в трех от последнего, чтобы тот фриц уж никак здесь не мог оказаться, сказали, чтобы мы о всяких там «голосах» забыли думать, и вперед.

Пошли. Подкрались. Поземка в тот вечер мела, ветер дул прямо в лица немецким часовым. Погодка для разведки лучше не надо, но опять, только приготовились к броску, слышим: «Рус, не ползи! Вижу!» Что прикажете делать? Назад с тем же приветом от фрица возвращаться — за сумасшедших сочтут или в штрафбат отправят. Вперед? Пока видит, но не стреляет, а двинемся, так нажмет на что надо или гранату швырнет. Лежим. Не дышим. Соображаем, вернее, пытаемся хоть что-нибудь понять. Через какое-то время, которое показалось нам вечностью, как на заезженной пластинке: «Рус, не ползи. Вижу!» И еще раз. Бубнит одно и то же. С ума сойти от этого можно. Но по-одному, со всеми предосторожностями, вперед двинулись, совсем близко к дзоту подобрались и видим: стоит наш «благодетель» спиной к нам, чтобы снег глаза не забивал и лицо не мерзло, топчется, руками машет, чтобы согреться, и трекает, что нас видит.

Тихонько мы его взяли, кляп в рот, самого в плащ-палатку и домой. На допросе рассказал, что эту штуку придумал тот фриц, к которому мы первый раз ходили. Утром немцы наши следы увидели, догадались, почему мы пятки смазали, и сообразительное немецкое начальство приказало всем солдатам выучить две русские фразы и с наступлением темноты тихонечко, будто предупреждая, проговаривать их. Вот так, братья-славяне, мотайте себе на ус, если услышите что-либо подобное, не торопитесь спину показывать, — заключил разведчик, подмигнул не сводившему с него глаз Иванову и сказал: — Ладно, лежите, а я схожу на луну посмотрю. — Он был ходячим и по вечерам иногда исчезал.

Разведчик ушел, а беседа продолжалась. Ротный санитар «захватил трибуну».

— Не пойму, — начал он, — почему раненый человек так меняется. Был, как говорят, стойкий и храбрый, а как стукнет такого, сразу расписывается. Выноси его первым и как можно дальше, это он не может, это не хочет, подай ему манную кашку на блюдечке и вложи в ручку маленькую ложечку. Научился я с такими обращаться. Как гаркну, сразу шелковым становится.

Раненые заворочались, чтобы возразить рассказчику, но он и сам замолчал, а через мгновенье рассмеялся:

— Слушайте мой брех, слушайте, раскрывайте рты пошире — когда меня шарахнуло, что думаете я сделал в первую очередь? Санитара закричал, и так заверещал, что чуть себя не оглушил.

Тут в разговор сразу несколько человек вступили, стали обсуждать, почему так получается, и еще долго спорили.