Так кто же развалил Союз?

«У литовских депутатов есть проблемы, — излагал понятливый товарищ. — Они не знают, как объясниться с избирателями, не теряя лица». Он, Горбачев, поможет нам придумать объяснения и оправдания. Говоря об этих мнимых проблемах, он подсовывал нам то один, то другой способ действий… По-видимому, у него имелся целый сборник подобных способов, подготовленный советниками. Я слушал его, и мне вдруг стало ясно, что Горбачев и Лукьянов не притворяются, а действительно не понимают, почему демократически избранный депутат обязан выполнить данные избирателям обещания. Подобная мысль была ему совершенно чужда. Установка тоталитарной власти осталась той же самой: власть всё решает сама, не обращая внимания на обязательства и обещания. У них в запасе много искусно подобранных слов и фраз, которыми можно бесконечно дурить людей».

В конце встречи Горбачев пожелал Ландсбергису найти «правовой способ» вернуться к состоянию 10 марта — без этого невозможны никакие переговоры.

Тут, в этой пикировке, по крайней мере как излагает ее Ландсбергис, хорошо видна разница между европейским мышлением, которое литовский политик сумел сохранить и в советские годы, и глубоко укоренившимся даже в лучших представителях советской коммунистической «элиты» мышлением византийским.

В Вильнюс Ландсбергис возвращался, по его словам, «в некотором разочаровании». Прежние встречи, его и Казимеры Прунскене, с московскими деятелями вроде бы «давали надежду, что дело идет к переговорам». Но последний разговор выглядел как шаг назад.

Однако на следующий день произошло неожиданное событие: Прунскене сообщила Ландсбергису, что Горбачев хочет встретиться с ними двоими сегодня же вечером. Как полагал Ландсбергис, на этот раз Горбачев решил сыграть на трениях между ним, Ландсбергисом, и литовским премьером: Прунскене занимала более мягкую, более лояльную позицию по отношению к Москве. Однако, хотя трения между двумя литовскими руководителями действительно были, «раскола» между ними при разговоре с Горбачевым не произошло — и тот, и другая были едины в защите литовской независимости.

На этот раз, подпираемый предстоящим съездом КПСС, Горбачев пошел на уступки: говорил уже не об отмене Акта о восстановлении независимости, а о ПРИОСТАНОВКЕ его действия. С «советской» стороны было обещано не требовать более аннулировать его. Горбачев обещал также помочь в восстановлении литовской экономики (надо полагать, — помочь в восстановлении после блокады), призывал все-таки поучаствовать в Союзном договоре («Не понравится, — всегда сможете выйти»).

По словам Ландсбергиса, «это было достижение»: «Речь шла о партнерстве — мы на самом деле уже были партнерами по переговорам».

Тем не менее Ландсбергис по-прежнему не желал присоединяться к Союзному договору даже под обещание в дальнейшем «отпустить» Литву из Союза на условиях того самого принятого 3 апреля договора с длинным названием — о «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР». По словам Ландсбергиса, «это был старый советский капкан». Литовский лидер настаивал, что в данный момент главная цель контактов Вильнюса и Москвы — найти путь к «приемлемым для всех переговоров». Прунскене, в свою очередь, попросила перед началом переговоров снять блокаду — «в знак проявления доброй воли». Но Горбачев стоял на своем: «Сначала мораторий. Мораторий — и точка».

Как предполагает Ландсбергис, решение о смягчении позиции было принято Горбачевым в ночь с 26-го на 27 июня при обсуждении «литовской» проблемы с Лукьяновым, Рыжковым и Яковлевым (они участвовали теперь и в разговоре с Ландсбергисом и Прунскене).

Ландсбергис:

«Мы уезжали с четким пониманием того, что СССР, хоть и на условиях моратория, согласен на переговоры. Еще так недавно Москва заявляла, что и речи не может быть о переговорах между Литвой и СССР, а теперь мы возвращались в Вильнюс с ощущением пусть частичной, но победы… Горбачев требовал моратория… сулил нам какие — то послабления, согласился снять блокаду (в случае объявления моратория. — О.М.) Теперь был наш ход. Он должен был открыть официальные переговоры».

Литва готова «приостановить» свою независимость. На сто дней

Поскольку Горбачев стоял на требовании моратория как на последнем рубеже, в Вильнюсе все же решили каким-то образом пойти навстречу этому требованию, чтобы добиться официальных переговоров — переговоров двух государств. Тем паче, что к тому моменту литовское общество все же раскололось — на тех, кто, по словам Ландсбергиса, «ни за что не желал сдаваться, и на тех, кто требовал уступок, компромиссов или даже скрытой капитуляции».