Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии

В вагон входят одноглазый, корреспондент и человек, который все потерял. Вырвавшись от черненькой, девочка бросается к папе Коле.

– А я вовсе не боялась, – с детской хрипотцой говорит девочка – Мне тетя Дуся сказала, что ты придешь…

Стучат колеса. Трясется вагон. Простыня то вздувается парусом, то бессильно опадает. И внезапно раздается новый, не слышанный пассажирами крик, странный, словно по ту сторону, крик новорожденного.

Простыня отдернулась, и пассажиры видят тетю Пашу, держащую на руках ребенка…

– Девочка!.. – будто о каком-то чуде, говорит артистка.

…Утро. Вагон отмечен особой чистотой и прибранностью, вызванными, с одной стороны, появлением в нем новой гражданки, с другой – скорым окончанием путешествия.

У окна стоят черненькая и одноглазый парень.

– Не могу я, Николай Петрович, – с болью говорит черненькая. – Привязалась я к вам, это верно, а без Ниночки уж и не знаю, как теперь буду… Да не так мне все ожидалось… Думала, придет оно, и прямо в грудь мне ударит, чтоб ни раздумья, ни выбора, как в воду с берега!

Парень понурил голову. Незаметно подходит девочка и внимательно слушает.

– А как же мы-то без вас?

– А вы себе другую девушку найдете, красивше и лучше меня… Ну, Ниночка – маленькая, привыкнет, что я ей?.

– Борисоглебск!.. – слышится чей-то голос…

…Поезд причалил к платформе. Выходят пассажиры. Первой, гордо держа пакет с младенцем, появляется черненькая, за ней, поддерживаемая тетей Пашей, осторожно спускается молодая мать; человек, который, кажется, уже не все потерял, тащит аккордеон артистки, замыкают шествие одноглазый с дочерью и корреспондент.

Усадив свою подругу на скамейку и передав ребенка тете Паше, черненькая бежит в билетную кассу. Одноглазый парень быстро говорит дочери:

– Обожди меня тут! – и тоже устремляется в здание вокзала.

– «Пирог с хлебом», – читает девочка объявление, вывешенное над ларьком. – Дяда Сережа, чего это?

– Не знаю, – говорит корреспондент, – какое-то новое, удивительное изобретение войны. Попробуем?

Он покупает два куска «пирога с хлебом».

– А вкусно! – замечает корреспондент.

Девочка кивает, уплетая пирог.

Одноглазый и черненькая приближаются к выходным дверям вокзала.

– Может, напишете, Евдокия Петровна? – спрашивает одноглазый.

– Да, да… – кивает черненькая, отводя глаза. Видимо, ей тоже тяжела эта, ею же решенная, разлука.

– Не поминайте лихом, Николай Петрович!.. – И будто боясь, что она не выдержит, черненькая почти бегом устремляется прочь от парня.

– Мама! Куда ты? – настигает ее отчаянный крик.

Черненькая замерла на всем бегу и шатнулась, как будто от удара в грудь. Она даже невольно поднесла руку к сердцу, куда сладкой болью проникли эти слова.

А девочка подбежала к ней, ухватила за платье своими маленькими руками.

– Ты нас бросаешь, мама? – с прежней, недетской интонацией говорит она.

У черненькой хлынули слезы.

– Разве мамы бросают своих дочек? – говорит она – Я вернусь, очень скоро вернусь!..

– Это правда? – тихо спрашивает, подходя, одноглазый.

– Детей нельзя обманывать, Николай Петрович! – сквозь слезы улыбается черненькая.

Они прощаются, и парень уходит об руку с приемной дочерью через рельсы к темным липам, высаженным по краю дороги, убегающей вдаль.

Черненькая подходит к жене бригврача.

– Ты плачешь, Дусенька?

– Как же не плакать? – знакомым баском отвечает черненькая. – Сроду с парнем не поцеловалась, и пожалуйста – уже жена и мать!..

– Поезд на Москву отходит с третьей платформы! – звучит голос вокзального диктора.

Пассажиры спешат на посадку.

И снова почетный эскорт сопровождает молодую мать. Впереди – черненькая с младенцем, затем тетя Паша с вещами, корреспондент бережно, под руку, ведет Нину Ивановну.

И люди, спешившие на посадку, почтительно расступаются перед Матерью…

…Корреспондент и Лена сидят на скамейке близ станции Бекетовка.

– Замечательные люди – ваши спутники! – от души говорит Лена.

– Обычные люди, – пожимает плечами Сергеев, – каких мы постоянно видим вокруг себя.

Лена делает чуть заметную гримасу, выражающую сомнения в последних словах Сергеева.

– Ну а что с ними сталось?

– Каждый ушел в свою даль, в свою жизнь… Впрочем, я кое-что знаю о судьбе женщины, которую называли Ниной Ивановной. Она работала в госпитале и училась, кончила медицинский институт, воспитала дочь. Пережив сама так много страшного и горестного, она охраняла дочь от всего трудного, больного, печального, даже от воспоминаний о войне. Девочка выросла, полная доброго порыва, но слабодушная, избалованная опекой. И в первом же малом жизненном испытании она погнулась…

По мере того как он говорит, лицо Лены разительно меняется, наконец-то понимает она, о ком рассказывал корреспондент.

– И вы решили ее выпрямить? – с дрожащими от боли и гнева губами перебивает Лена. – Но кто дал вам право рассказывать мне все это, вмешиваться в мою жизнь?!

– Ваша мать, – просто отвечает корреспондент. – Она узнала, что я здесь, и прислала мне письмо. Только не поздно ли? Ведь вы уже в пути… – Он встает со скамейки.

И тут Лена с неясной и странной улыбкой сквозь слезы протягивает руку и заставляет Сергеева снова сесть.