Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии

– Как – не видала? – вмешалась мать. – Что ты, Вась, не такие уж мы бедные.

– А мы тебе баньку стопили, – сказала Софья. – Зараз пойдешь или раньше перекусишь?

– Мы чисто ехали, с банькой можно и погодить. А нельзя ли штофик «Марии Демченки» спроворить?

– Мы думали, ты от «Демченки» отвык. Московской купили.

Василий благодарно чмокнул жену.

– Ну, а закусочка у нас своя – берлинская! – нарочито бодро сказал он, чтоб жена не стыдилась понятной своей бедности.

– Мы в садике накрыли, – сказала Софья.

– Пошли в садик! – согласился Василий. – И это с собой заберем! – Он прихватил свой консервный запас, дал по свертку ребятишкам. – Мы по-солдатски: рраз-два, и готово!

Вся семья выходит в садик. Здесь под рябиной накрыт стол, не так чтобы роскошный, но обильный, а по трудному послевоенному времени даже и более того: подовые пироги, толстая яичница на сале, холодец, разные соленья и моченья, бутылки с водкой, жбан с квасом.

– Уж не обессудьте… – робко сказала Софья.

– Гм… гм… – закашлялся Василий и поскорее сунул под лавку свои консервы…

…В первый момент не понять даже, что это – рука или нога в причудливых золотых браслетах. Потом становится ясно, что это голая по локоть, загорелая, крепкая мужская рука, на которой застегнуты браслеты золотых и позолоченных часов. Чьи-то пальцы расстегивают браслеты и снимают часы: сперва с одной, потом с другой руки. А вот и нога обнажилась, с лодыжки снимают еще две пары часов.

– Баяли, будто на границе в вещмешках роются, – поясняет, распрямляясь, жене Марине Петриченко ее выдающийся супруг Жан, только что прибывший в родные пенаты.

В горницу заглянула дочь.

– Брысь! – прикрикнула Марина, закрывая собой стол, на котором навалены часы. – Гуляй, покуда не позову!

– Надо нам побыстрее отсюдова подрывать, – говорит Жан. – Сейчас можно чудно в городе устроиться.

– Ты глупый, Жан, или поврежденный? – накинулась на мужа Марина. – У нас гарантированный трудодень, какого с роду не было, а рядом – Сужда, рынок. Я вон свинью резала, десять тысяч взяла.

– Ого! – с уважением сказал Жан, черный, костистый, похожий на хищную птицу, но по-своему привлекательный. – Стало быть, тут есть где развернуться?

– Что это ты – приехал и сразу о делах? – обиженно сказала Марина. – Видать, не больно скучал.

– Скучал вот так! – Жан резанул ребром ладони по горлу. – Я ведь не как другие ребята: берут первую попавшуюся немку и заявляют: я мстю! Нет, я сильно болезней опасался. Как вы тут себя при немцах вели – другой вопрос, – сказал он, неприятно клацнув зубами.

– У нас немец не озоровал, – серьезно сказала Марина – Окромя Настехи, никто с ихнем братом делов не имел.

– Какой Настехи?

– Петриченко, Надежды Петровны крестницы. И то я скажу – она девку собой прикрыла.

– Как амбразуру! – усмехнулся Жан.

– Будя зубы-то скалить! Настеха все ж таки дамка, а та – девчонка, дитя.

– Ладно защищать-то!

– Смотри, Жан, при других не ляпни, бабы за Настеху зараз поувечат.

– Больно вы тут большую власть забрали!..

– А то как же – бабье царство!

– Сроду я бабьим подгузником не был, – проворчал Жан…

…Изба Анны Сергеевны. В галифе, на босу ногу, в трикотажной рубахе в горнице сидит, отдыхает пожилой – тип старого шофера – муж Анны Сергеевны. Он уже и в газету заглянул и сейчас, отложив в сторону очки, наблюдает мечущуюся по горнице супругу. Его взгляд словно приклеен к Анне Сергеевне, глаза, как шарнирные, поворачиваются в ее сторону, ловя каждое движение ее плотно сбитого тела, коротких, круглых, с ямочками над локтями, загорелых рук.

– Хватит суетиться, – говорит он. – Отдохнула бы.

– На то ночь есть, – отвечает Анна Сергеевна, продолжая судорожно хозяйствовать. Это у нее от волнения встречи, от смущенной отвычки, что в доме мужчина, от радости, в которую еще трудно поверить.

Снова округло заходили в глазных орбитах голубые шары Матвея Игнатьевича. Анна Сергеевна, как и всякая женщина, даже спиной чувствовала настойчивый взгляд, и все валилось у нее из рук: рогач, спички, конфорка. Разбив фаянсовую чашку, она не выдержала:

– Чего ты мне под руку глядишь?!

– Ты о чем, Аня?

– Уставился тоже…

– Да ведь соскучился! – Матвей Игнатьевич поднялся.

– Шш!.. – Анна Сергеевна кивнула на черную горницу.

– А долго она еще тут торчать будет? – шепотом спросил Матвей Игнатьевич.

Он недооценил чуткого слуха председательницы.

– Да ушла я, ушла, молодожены, чтоб вам ни дна ни покрышки! – раздался голос Надежды Петровны.

– Не слушай ты его… дуролома! – крикнула в сердцах Анна Сергеевна.

В ответ лишь хлопнула входная дверь.

– Холерик тебя побери! – накинулась на мужа Анна Сергеевна. – Ты зачем Надьку обидел?

– Да ведь хочется вдвоем побыть…

– А Надьке не хочется?.. Но вдвоем ей не с кем, а одной, чтобы горе свое выплакать, негде. Нету у нее своего угла. Мы все отстроились, а она по чужим хатам мается.

– Ань, ну скажи на милость, почем я мог знать, что у председательши своей хаты нема?

– Вот и нема! Ей район добрую хату поставил, а Надька ее под школу отдала. И вообще, хочешь со мной ладом жить, Надьку пальцем не задевай!

– Ишь ты! – ревниво сказал Матвей Игнатьевич. – Какое сокровище!