Так называемая личная жизнь

- Веселого, конечно, мало, - сказал Лопатин. - Но, помня, как в начале войны оставляли некоторые города здесь, на Западном, могу оцепить то, что видел в Одессе. Есть за что снять шапку и перед армией, и перед флотом.

- Вот и напиши это - про последние дни боев.

- А напечатаешь?

- Напечатаем. В связи с обстановкой под Москвой нужны как раз такие материалы. Когда получил мою телеграмму?

- Смотря какую? Задержаться в Одессе - седьмого.

- Нет, вызов!

- Вызов - семнадцатого в Севастополе. Приморскую армию едва высадили и сразу, без передышки, - к Перекопу. Пришел к Ефимову спросить, в какую из его дивизий посоветует ехать, а у него - комиссар штаба с твоей телеграммой об отзыве в Москву. Доложил и покосился на меня. Обстановка на Перекопе как раз в то утро ухудшилась, - вышло, что бегу от нее.

- А это уж моя забота, - сердито сказал редактор, - газету надо делать, а кто и на что будет коситься - тебе быть плевать.

- Не получилось. Помнишь, как я писал про комиссара полка, который после четырех ранении в полку остался? Правда, вы в наборе две буквы переврали - напечатали: из Левашов, а Белашов...

- Ну помню. А при чем тут он?

- При том, что Ефимов забрал его к себе комиссаром штаба. На него я и нарвался. Голова и рука забинтованы, а в руке телеграмма о моем отзыве.

- А ты о таких вещах поменьше думай. Это, если хочешь знать, твоя слабость - думать, когда не надо, над тем, о чем не надо.

Лопатин вспомнил, как Левашов говорил ему про мысли, которые мешают жить, и улыбнулся неожиданности совпадения.

- Давно засек это в тебе! - не заметив улыбки Лопатина, нравоучительно сказал редактор и прошелся взад и вперед по своей подвальной комнате. - Ну что тут у нас, пока тебя не было? Пятнадцатого всех жен эвакуировали в Казань. Стал проверять список - где же твоя - нету! Оказывается, она у тебя еще с августа в Казани. А я не знал.

Лопатин хотел было сказать, что, пока не вернулся с Западного фронта, он и сам не знал, что жена его уже в Казани, но промолчал. Редактору не понравилось это молчание. Перестав ходить по кабинету, он остановился напротив Лопатина.

- За два с лишним года так и не познакомил меня с него. Давно хотел спросить - почему?

За этим вопросом была догадка о неблагополучии.

- Не познакомил потому, что не было охоты или времени - на выбор, как тебе больше нравится.

Лопатин сказал это усмехнувшись, но прозвучало все равно горько. Одно из двух - либо бессмыслица прятать жену от людей, либо бессмыслица продолжать жить с нею.

- Вижу, ты не в настроении, - сказал редактор.

- Все наоборот, Матвей, - сказал Лопатин. - Я как раз в настроении. Сегодня, если позволишь, передохну, потом напишу про Одессу и буду в твоем распоряжении на любом из упомянутых сегодня в сводке направлений: хочешь на Можайском, хочешь - на Малоярославецком, хочешь - на Калининском.

- Долго ты добирался от Севастополя, пять суток, - сказал редактор.

- Быстрей не вышло. До Новороссийска добирался на госпитальном судне. В Краснодаре самолетов не было. В Воронеже ночевали.

- С самолетами сейчас туго. И погода все больше портится, тем более на Севере, - странно, невпопад сказал редактор, хотя Лопатин прилетел не с Севера, а, наоборот, с юга.

Оборвав их разговор, вошел Гурский с передовой в руках.

- В самом деле, иди отдыхай, до завтра. Чего я тебя держу на ногах? сказал редактор, быстро переведя взгляд с Лопатина на Гурского и обратно. Иди! Выберем время, поговорим...

20

На второй день вечером, когда Лопатин принес свою, продиктованную на машинку корреспонденцию, редактор, прочтя ее, поправил всего две строки, сказал, что это как раз то, что надо, и заслал в набор. Через два часа вызвал Лопатина, чтобы он вычитал текст в полосе, и отправил спать: "Ты свое дело сделал!"

Лопатин, накануне почти до утра проговоривший с Гурским, спать пошел с наслаждением и продрых до полудня. А когда проснулся, Гурского уже не было. Спустив босые ноги на бетонный пол подвала, Лопатин увидел лежавшую у изголовья койки сегодняшнюю газету.

"Вернусь к семнадцати, в знак соболезнования добуду выпить!" - через всю газету наискось синим карандашом написал Гурский.

Увидев это, Лопатин понял, что корреспонденция не пошла, но все-таки развернул газету. Корреспонденции не было, а там, где она стояла, когда он уходил спать, заверстали разную мелочь, без которой можно было и обойтись. Стало быть, не пошла не из-за того, что не хватило места...

Лопатин оделся, побрился, попил в буфете чаю, к которому дали два бутерброда с кильками - на каждом куске по кильке - и леденцы вместо сахара. Ничего больше в буфете не было, спасибо и на том, главное, несмотря на поздний час, титан кипел, и чай был горячий.

Выходя из буфета, Лопатин встретил шедшего ему навстречу Леву Степанова. По должности старший политрук Степанов числился литературным секретарем, а на деле ходил в помощниках редактора. Ухитрившись остаться на этой каверзной должности всеобщим доброхотом и зная изгибы редакторского пера, он в меру сил остерегал забегавших к нему в предбанничек от неверных шагов и опрометчивых предложений.

- А я за вами, - сказал Лева.