Джонатан сбился со своих размышлений на мгновение — «Просто вырвалось! Я еще не настолько старик, чтобы не идти на поводу у собственных юношеских импульсов!»
Джонатан задумался на мгновение, прежде чем услышать стук в дверь. Один из агентов, поставленных на охрану входа в его номер наверняка желал сообщить ему о происходящем в данный момент — о срочном прибытии кортежа охраны вместе с Фионой — Робин же срочно сейчас пытались спасти под контролем Джоанны, на экстренные переговоры с ним подходила только та, кто занималась экстренными переговорами во всем «Фронте Освобождения Мантла».
Если Адам решил пойти ва-банк — ситуация осложниться… Но это открывает и новые пути в том числе.
Джонатан ощутил какую-то почти издевательскую ухмылку на задней стороне его разума.
Адама нужно было бы убрать в любом случае — раньше или позже, так или иначе. Просто пристрелить его в случае относительно мирного разрешения было бы нельзя — слишком влиятелен, слишком много последователей…
Джонатан проделал путь до двери, после чего открыл ту, глядя в глаза агенту.
Озпин перевел взгляд на свои собственные руки, после чего на стоящую на его столе чашку с горячим шоколадом, чуть дымящимся в прохладной даже при работающей системе обогрева Атласа комнате, после чего протянул руку и сделал глоток.
Значит, Айронвуд мертв — не то, чтобы Озпин видел это своими глазами — но Айронвуд умрет в считанные дни. Скорее всего он поставит последнюю точку своей биографии своими руками — хотя и сбрасывать со счетов вмешательство тоже не стоит — Озпин бы скорее всего представил себе вигилантов Мантла, может быть даже Адама, что не смогли бы удержать правящие круги Робин… А может быть и действия отчаявшихся и разочарованных в своем предводителе солдат Атласа. Последнее было маловероятно, но «маловероятно» не было равнозначно «невозможно.» Кто-то бы в любом случае добрался до Джеймса — если не его собственная рука, полная горечи и обиды, то полный гнева революционер, нашедший в последнем бастионе Атласа идеальное лицо для всех пороков человеческой природы, или разочарованный и отчаянный офицер.
Озпин… Знал, конечно же, что Джонатан поставит все свои деньги на Робин. Это было даже не результатом его многолетнего опыта, а результатом размышлений любого способного к тем. Джонатану был невыгоден Атлас, в то время как Робин практически ела из его рук — контроль над самыми большими залежами праха в мире, самые большие производства, огромный запас квалифицированной рабочей силы…
До этого момента Гленн и Менажери представляли из себя крупную силу на политической арене — но лишь вдвоем, совместно.
Гленн как самостоятельная единица слишком сильно зависели от Менажери — те зависели от Гленн в свою очередь самостоятельно, конечно же, но это по итогу приводило к ситуации, когда и Гленн, и Менажери не были сильны самостоятельно — Гленн не могли позволить себе слишком резких шагов, слишком сильного влияния на Менажери, опасаясь их ответа — безальтернативная зависимость друг от друга означала, что никто не мог стать однозначно «главным» в этой паре, даже если у Джонатана хватало козырных карт на руках для того, чтобы заставить Гиру плясать под его дудку.
Но вместе с Мантлом Джонатан получит на руки главное — пространство для маневра. Первая скрипка в «тройственном союзе.»
Мантл сильнее Гленн — он будет сильнее Гленн… Был бы, если бы он был в своей полной силе.
Гленн были собственным государством — сильным — но это все равно был лишь город-государство — последнее что слышал Озпин это то, что Гленн только начинали разрабатывать планы для создания городов-сателлитов — для того, чтобы превратиться из важного игрока — в полноценное государство.
Да, Гленн могли нивелировать большую часть своих слабостей благодаря своим неожиданным силам — но это в лучшем случае означало только то, что они были «одними из.» Уйдут годы, возможно даже несколько десятков лет экстенсивного и экспансивного развития на то, чтобы действительно стать новым гегемоном Ремнанта, заняв нишу, что ранее занимал Атлас.
О, они станут, Озпин не сомневался в этом — если дать им палец — Гленн откусит по локоть… Но это требует время. Время, которое им никто не хотел давать.