Так велела царица

Сдержанный шопотъ и смхъ послышался кругомъ. Дамы закрылись салфетками, чтобы не было видно ихъ смющихся лицъ. Но, нимало не смущаясь, Мартынъ продолжалъ сть, обими руками хватая кушанье съ тарелки, роняя жирные куски начинки и на свой нарядный камзолъ, и на роскошный кафтанъ рядомъ сидвшаго съ нимъ вельможи. При этомъ онъ такъ громко чавкалъ, причмокивая губами и прищелкивая языкомъ отъ удовольствія, что заглушалъ разраставшійся съ каждой минутой смхъ присутствующихъ.

Изрдка онъ обращался къ брату съ одной и той-же фразой:

— шь, Ванюша! шь, не звай!.. Вдь не часто попадаютъ такіе куски въ желудокъ.

Наконецъ, добрая половина пирога была съдена. Тогда, не смущаясь смхомъ окружающихъ, становившимся съ каждой минутой все громче и слышне, Мартынъ схватилъ съ тарелки перепачканными въ жиру пальцами остатки пирога и набилъ имъ оба кармана своего роскошнаго камзола.

— Это я оставлю на ужинъ. Вдь посл такого обда намъ наврное ничего больше не дадутъ, — произнесъ онъ съ самымъ довольнымъ видомъ.

Здсь уже долго сдерживаемый смхъ присутствующихъ прорвался и перешелъ въ открытый хохотъ. Смялись нарядныя дамы, смялись пышно одтые степенные вельможи, смялись лакеи…

Но громче, неистове всхъ хохотала веселая, красивая двушка съ чудными, какъ васильки, синими глазами. Ея густые блокурые локоны такъ и прыгали отъ смха вокругъ дышащаго весельемъ, раскраснвшагося личика. Мартынъ услышалъ этотъ веселый, отнюдь не насмшливый, хохотъ, быстро взглянулъ въ сторону смющейся двушки и весело крикнулъ тмъ веселымъ крикомъ, которымъ раньше сзывалъ свое стадо свиней въ Дагобен:

— Ба! Лиза! Здравствуй, Лиза! Я тебя сразу узналъ… Ты вдь та самая Лиза, которая общала сказать цариц, что разбила зеркало. Да?

Парикъ очутился на голов вельможи задомъ напередъ…

И, недолго думая, онъ, быстро вскочивши на стулъ, перекинулся черезъ столъ, отдлявшій его отъ смющейся красавицы, и, наскоро обтеревъ запачканные жиромъ пальцы о грудь своего шитаго золотомъ бархатнаго камзола, протянулъ руку двушк.

Отъ этого движенія огромный кувшинъ съ виномъ, стоявшій по сосдству съ приборомъ Мартына, упалъ на скатерть и вино, заключенное въ немъ, полилось по столу янтарной струей.

— Мартынъ! Что ты надлалъ! — въ испуг зашепталъ Ваня, силясь посадить брата на мсто. — Сиди-же ты смирно…

— Отстань, пожалуйста! — отвчалъ тотъ, досадливо отмахнувшись рукою.

Желая оттолкнуть брата, Мартынъ задлъ сидвшаго съ нимъ рядомъ вельможу, зацпивъ рукою за волосы благо парика, который этотъ вельможа, какъ вс важные сановники того времени, носилъ постоянно на голов. Въ одну секунду на грязномъ пальц мальчика повисъ надушенный изящный парикъ стараго вельможи, а самъ вельможа очутился передъ блестящимъ обществомъ съ совершенно голою и гладкою, какъ мячъ, головою.

— Вотъ теб разъ! — произнесъ Мартынъ протяжно, и со сконфуженнымъ видомъ занялъ свое прежнее мсто. — Ей-Богу-же, сударь, не извольте гнваться… я не хотлъ васъ обидть! Впрочемъ, я сейчасъ все самъ исправлю, — и, повернувшись къ своему сосду, онъ въ одно мгновеніе нахлобучилъ ему на голову парикъ по самыя брови…

Но — о ужасъ! — парикъ очутился на голов вельможи задомъ напередъ, такъ что его длинная косичка пришлась къ самому носу старика и заболталась потшнымъ хвостикомъ между двухъ раскраснвшихся щекъ разсерженнаго сановника.

Смхъ за столомъ усилился. Красавица-двушка упала прямо на столъ своей золотистой головкой и громко хохотала, глядя на эту сцену.

Неизвстно, чмъ-бы окончилось все, если бы вниманіе присутствовавшихъ не было отвлечено новымъ, неожиданнымъ происшествіемъ.

XIV.

ВЪ то время, какъ лакеи обносили обдавшихъ второю очередью, состоящею изъ жареныхъ лебедей и прочей птицы, передъ блестящимъ, залитымъ въ золото оберъ-гофмейстеромъ появился трепещущій отъ страха старый камердинеръ.

— Гд-же любимое блюдо ея величества? — грозно насупившись, спросилъ гофмейстеръ старика, постукивая объ полъ своимъ гофмаршальскимъ жезломъ.

— Ваше сіятельство… виноватъ… случилось несчастье, ваше сіятельство… Я уронилъ блюдо съ кушаньемъ! Простите, ваше сіятельство, виноватъ, — ни живъ, ни мертвъ, лепеталъ камердинеръ, едва держась на ногахъ и трясясь всмъ тломъ.

— Что! Это еще что за выдумка! Уронилъ блюдо! Любимое кушанье государыни! — сурово произнесъ гофмейстеръ. — Это непростительная оплошность съ твоей стороны. Это цлое преступленіе! И ты будешь строго наказанъ за него. Знай, что тебя завтра-же отршатъ отъ должности и тогда ты поймешь, что значитъ небрежно обращаться съ кушаньями, изготовленными для ея императорскаго величества!

И сказавъ это тихимъ, но строгимъ голосомъ, гофмейстеръ отвернулся.

Несчастный камердинеръ затрясся всмъ тломъ. Онъ хотлъ просить о помилованіи — и не могъ, хотлъ вымолвить слово, — но языкъ не повиновался ему, губы тряслись, какъ въ лихорадк.

А кругомъ было веселье, раздавалась веселая болтовня, звенлъ смхъ, сыпались шутки. Никто, казалось, не обращалъ вниманія на эту сцену.

Но это только такъ казалось.