Так затихает Везувий. Повесть о Кондратии Рылееве

Как ни успокаивал он себя, но и после ухода Пестеля неотвязные тревожные мысли не покидали. Зачем он появился сегодня? Не для того же, чтобы проговориться о самом потаенном, в надежде найти сообщника? А может, зная о частых несогласиях деятельной группы общества с Муравьевым и Трубецким, тайными противниками объединения обоих обществ, он явился, чтобы вбить клин между теми и другими? Экое коварство! Но непохоже. Ни разу он не упомянул имени Муравьева, ни словом не осудил неповоротливость северян.

Пожалуй, правильнее и благороднее будет думать, что уверенный в скором соединении двух обществ, он просто искал единомышленников среди северян.

Неделю спустя после неожиданного посещения Пестеля к полудню собрались у Рылеева северяне. Сборище это нельзя было назвать совещанием официальным, но все же собравшиеся были оповещены заранее. Приехали Оболенский, Николай Тургенев, Митьков, Муравьев-Апостол, представляющий южан вместо уехавшего Пестеля, и Пущин. Никита Муравьев не явился, не решаясь покинуть хотя бы на несколько часов прихворнувшую жену.

Расстроенная Наталья Михайловна, с красными пятнами на щеках и на лбу, заперлась у себя в комнате. Причиной ее огорчения было неистребимое упрямство мужа. Издавна повелось, что питерские друзья Рылеева, почти не пропуская и одного дня, собирались у него на знаменитые «рылеевские завтраки». Все угощение — блюда с солеными огурцами и квашеной капустой да водка в граненых хрустальных графинах. Рылееву часто приходилось жить в столице холостяком. Наталья Михайловна по нескольку раз в году уезжала то в Подгорное к отцу, то в Батово к свекрови. Не желая себя стеснять хозяйственными заботами и тем более менять образ жизни в доме, превратившемся в некий офицерский клуб, Рылеев завел этот нехитрый порядок. Гости были довольны оригинальностью и простотой угощения. Но Наташа сгорала от стыда и старалась не выходить из своих комнат, когда приходили друзья мужа. По острогожским понятиям это был чистый позор. Воспитанное с детства провинциальное хлебосольство не могло в ней примириться с такой скудостью. Переубедить Кондратия Федоровича не было никакой возможности. Сегодня такой прием был двойным позором. Добро бы появились братья Бестужевы — Николай и Александр, люди почти родные, неспособные осудить. Но светский лев Трубецкой, князь Оболенский, сановный Тургенев… Что они подумают! Страшно представить. Нет, она ни за что не выйдет к этим гостям!

Между тем гости собирались не враз. Ждали прихода Трубецкого и Волконского и, отнюдь не пренебрегая однообразной закуской, пили за грядущие роковые дни.

Беседой завладел Тургенев и, обращаясь к Митькову, вразумлял:

— Что вы все толкуете о сочувствии к реформам! Вся страна давным-давно им сочувствует. Жаждет их. Простонародье — потому как настрадалось. Аристократия… Знаете, что мне сказал один высокопоставленный старец? Такой высокопоставленный, что даже имя его не буду называть. «Что вы, — говорит, Николай Иванович, все талдычите о крепостном праве? Не оттуда надо начинать. Видно, забыли русскую поговорку, что лестницу метут сверху». Каково?

Митьков, как видно, не сразу понял, а когда сообразил, то его всегда торжественно-неподвижное лицо озарилось широчайшей улыбкой.

Рылеев не только сразу понял, но и догадался, что речь шла об адмирале Мордвинове, под началом которого Тургенев работал в Государственном совете. Конечно, не стоило называть его имя. Анекдот неизбежно разойдется по всей столице и докатится до дворца.

А Тургенев уже говорил Пущину, жаловавшемуся на лицеприятность председателя уголовной палаты:

— Такой же случай был и в Париже. Невинно осудили одного крупного негоцианта. Ошибка выяснилась через несколько лет. И когда герцог Орлеанский спросил председателя суда, как могло случиться, что такой опытный юрист допустил явную ошибку, тот ответил: «Лошадь о четырех ногах и та спотыкается». «Может быть, лошадь, но целая конюшня?..» Куда же смотрят ваши заседатели, Иван Иванович?

Рылеев всегда завидовал светской легкости, памятливости на анекдоты, способности говорить самые острые вещи, никого грубо не задевая. Такими были Вяземский, Пушкин, Дельвиг. Таким же был и Тургенев, хотя и не принадлежал к литературной братии и считался весьма серьезным человеком. Сам же он, увлекаясь в разговоре предметами серьезными, часто впадал в неуместный дидактизм и иной раз обижал собеседников невольной поучительностью.

Трубецкой и Волконский явились почти одновременно. Приход их прервал бесприцельную болтовню.

Трубецкой сразу приступил к делу и, радуясь отсутствию Пестеля, заявил, что сейчас не может быть речи о слиянии Северного и Южного обществ. Главным аргументом против такого соединения, по его мнению, было различие между муравьевской и пестелевской конституциями. Они несходны и по духу, и по сути. Волконский возразил, что это не должно служить препятствием. Время не терпит, и уставные пункты можно развить и согласовать и после переворота. Заспорили и как всегда ушли в сторону от предмета, о каком толковали.