Такая долгая полярная ночь.

Третий обитатель камеры был душевнобольной красноармеец, который молча сидел в углу и время от времени шептал: «каша, суп, хлеб, хлеб, суп, каша, суп, каша, хлеб» и т.д. Его преступление заключалось в том, что он убил старшину роты. На мой взгляд, преступление совершили те, кто признал шизофреника годным к службе в армии. В армии он проявлял при своей безропотности и покорности странную страсть к коллекционированию ножниц. У него были аккуратно рассортированные различные ножницы от крошечных маникюрных до садовых и ножниц для стрижки овец. Покорность и безотказность этого «коллекционера» давали возможность обнаглевшему старшине посылать его в наряды вне всякой очереди, явно злоупотребляя своим положением начальника над этим парнем. Однажды он любовно протирал наждачной бумагой парикмахерские ножницы, находясь в наряде — дневальным по казарме. Была ночь. Другой дневальный выразил удивление, что слишком часто старшина назначает этого парня в наряд. «Правда», — задумчиво сказал он, прошел к тому месту, где спал старшина и с силой вонзил ему ножницы в глаз. Естественно, старшина был убит. Приговор окончательно сдвинул психику парня. На первых порах он все о себе рассказал, но ночные выводы на расстрел из соседних камер, крики обреченных на смерть, бессонница ночная в ожидании своего выхода в ничто — все это добило непрочную психику и без того шизофреника. И если первоначально он достаточно связно рассказывал о себе, то потом явно лишился рассудка. Но продолжу пересказывать то, что нам в камере рассказал часовых дел мастер. Он говорил, что ночами они сидели, вытаращив глаза, и слушали… Напряженно слушали шаги по коридору не остановятся ли они перед их камерой. Спали днем, сидя в неудобных позах. И вот однажды один из китайцев, говорящий, хоть плохо, на русском языке, обратился к часовщику с вопросом: «У тебя есть собачка, маленькая, беленькая? Я ее видел во сне». Получив утвердительный ответ, китаец продолжал рассказывать свой сон. Он сказал, что собачка села перед ним, китайцем, и сказала, что ее хозяин будет жив, смерть его не ожидает и потребовала, чтобы китаец сказал это ее хозяину. Часовщик, рассказывая нам это, был искренно удивлен и потрясен таким сновиденьем чужого человека. Он задал вопрос, какова судьба этих двух китайцев. И китаец сказал, что он такой вопрос задал собачке, и она ответила, что скорее всего 15 лет, но не исключена и смерть. Пополам», — как сказал китаец. «А его что ждет?» — спросил часовщик, кивнув в сторону тихо, бормочущего коллекционера ножниц. Китаец жестом показал — смерть. И вот настала ночь, когда обитателям камеры стало ясно, что просьба о помиловании кому-то из них возвращена без удовлетворения. Шаги замерли у двери их камеры, дверь отворилась, и здоровенный широкоплечий человек в военной форме назвал фамилию помешанного. Тот в ужасе прокричал: «не я, не я», — и указал на часовщика. Часовщик рассказывал, что ужас сковал его всего, сердце, казалось, оторвалось и куда-то упало, горло сжали спазмы, и он смог только отрицательно замотать головой. Помешанного схватили, чтобы не кричал, в рот вставили «грушу», руки назади, на них — браслеты. Его почти унесли дюжие молодцы. Потом пришла китайцам замена расстрела 15-ю годами, а часовщику — десятью годами. Так он появился у нас, испуганный и, я бы сказал, суеверный.

Глава 15

«Издевательство над чужими страданиями не должно быть прощаемо».

А.П. Чехов

В нашей камере новый обитатель — молодой китаец. Я попросил потесниться и дать ему место на нарах. Он явно изумлен. Из разговора с ним (а он довольно сносно объясняется по-русски) я понял, что он удивлен тем, что ему дали место на нарах. В других камерах его загоняли под нары. Я разъяснил ему, что мир делится на людей сочувствующих горю других и на жестоких негодяев. Доброе отношение к этому китайцу со стороны моих сокамерников освободило его от скованности и настороженности. Он откровенно рассказал, как попал в Благовещенскую тюрьму. Жил он в Хайхе (Сахалян), городке напротив Благовещенска, на другом берегу Амура. Это была Маньчжурия, оккупированная японцами. Он работал у китайского парикмахера подмастерьем. Дела у этого парикмахера шли неважно. Налог и необходимость спасать свою семью путем заискивания перед каждым японским военным обрекали парикмахера на разорение.