Такая долгая полярная ночь.

Я кашлял и сплюнул кровь, одно ребро у меня было выбито из места его соединения с грудиной. Эту память о Колыме я храню до сих пор, так как ребро хрящом приросло грудине неправильно, оставив навсегда выпуклую хрящевую «мозоль». Начальник конвоя посадил меня в носовой отсек баржи, где обычно находились якорные цепи. Это помещение морской баржи конвой использовал как карцер, а заключенные говорили: «Посадили в «шакшу». Вскоре в «шакшу» ко мне сунули одного вора. То ли он возмущался расправой со мной то ли карты у него искали и не нашли, но в общем у меня был компаньон в этом металлическом карцере. Грудь болела, болела душа от подлости мерзавцев, в чьих руках была наша жизнь, и они могли безнаказанно издеваться и даже убивать нас. Когда настало время кормежки, нас выпустили из этого импровизированного карцера. Парни встретили меня сочувственно, не уставая проклинать «пиратов».

Глава 47

«Тропа моей жизни причудливо вьется.

Бреду, спотыкаясь и падая молча.
Не ведаю, когда тропка прервется,
Издам ли я стон, иль завою по-волчьи…
Случайности жизни, как ветер свободный.
Сегодня он теплый, а завтра — холодный.

Мстислав Толмачев

Мы плывем по Колыме и коротаем время в разговорах на разные темы. Подлый поступок охранника, ударившего меня прикладом винтовки тоже обсуждается людьми. Многие жестокость при удобном случае по отношению к нашим конвоирам оправдывают. Так оправдывают убийство конвоира при побеге с Угольной Ивана Канунникова. Я понимаю жестокость и беспощадность зеркально отражаются и нередко настигают жестоких и беспощадных людей.

Кто-то из парней был на Угольной, когда бежал Канунников. Рассказывают, что Канунников катил тачку с углем, вдруг колесо тачки сорвалось с доски, по которой обычно «гоняли» тачки, Канунников упал и дико заорал, что сломал ногу. Конвоир допустил ошибку, подойдя к лежащему, который со стороны поднимался. Потом последовал удар куском угля в висок конвоира. Тот упал, а Иван Канунников хладнокровно заколол лежащего конвоира штыком его же винтовки, забрал подсумок с патронами и крикнув: «Я пошел», поспешил исчезнуть.

Убийство конвоира одни оправдывали в споре заключенных, моих спутников, другие осуждали, говоря, что это убийство еще больше ожесточает охрану. Но никто не осудил сам факт жестокости. Большинство считали, что это возмездие — вы нас убиваете, а мы, если случится, — вас. Царит звериный закон.

Мы приплыли в устье Колымы. Здесь несколько поросших зеленью и кустами лозняка островков. На левом берегу находится лагпункт Михалкина протока. Здесь по заблаговременно составленному списку (еще в Зырянке) часть этапа и в том числе меня (медицина!) высаживают. Этап далее плывет в Амбарчик. Михалкина протока — это угольная база для пароходов, здесь они пополняют запас угля для дальнейшего плавания. Но кроме этого, здесь заключенные из пригнанных по Колыме плотов собирают для морской транспортировки так называемые «сигары». «Сигара» — это многослойный из бревен плот с заостренным носом. Вот для сооружения таких «сигар» нас высадили в Михалкиной протоке. На берегу несколько домиков, барак для заключенных, дом для охраны и магазин, а также домик начальника нашего «производства» Ивана Федоровича Мороза и пекарня. Готовые «сигары» пароходы буксируют по морю на восток — в Певек, а может, и дальше. Но не всегда это сооружение доплывает по адресу. Нередко шторм разбивает «сигару», и разбросанные штормом бревна долго плавают, угрожая морским судам, пока волны не выбросят их на берег. На берегу Чукотки немало такого плавника.