Такая долгая жизнь. Записки скульптора

Бутыль, оплетенную ивовыми ветками, поставили в моем номере гостиницы, после чего примерно неделю никто из гранитчиков не выходил на работу, а на моей кровати все время кто-нибудь, не раздеваясь, спал.

Володя в первый же день познакомился с местной журналисткой, и я его больше на строительной площадке не видел.

Работа приостановилась. Поскольку моя часть была выполнена, а спать мне было негде, я плюнул на все и уехал в Ленинград, решив ожидать приглашения на открытие памятника дома. Через несколько дней пришло письмо от Володи, в котором он писал, что в поезде познакомился с очаровательной студенткой и решил застрять на несколько дней в Москве.

Билет на самолет я достал до места назначения, но с пересадкой. В Москве я должен был перебраться из Внуковского аэропорта в Домодедово и на следующее утро лететь вместе с Володей дальше.

– Вы можете переночевать в аэропортовской гостинице в Домодедове, – любезно сообщили мне во Внуково.

В молодости не существует проблем с ночевкой. Если не устроюсь в гостинице, решил я, как-нибудь переночую в кресле в холле. Ничего страшного, высплюсь в самолете.

Домодедовский аэропорт встретил меня непрерывным гулом взлетающих и приземляющихся самолетов. Оказалось, что в гостиницу мне будет попасть трудно, поскольку ее еще не начали строить.

Посреди центральной клумбы перед входом во временное здание аэропорта были установлены два щита. На одном большими синими буквами по белому полю было написано:

Чтобы в пути не иметь забот,
Чтоб настроение было хорошее,
Нет лучше транспорта, чем самолет:
Быстро, удобно и выгодно.

Вместо «выгодно» напрашивалось слово «дешево», которое лучше рифмовалось со второй строчкой, но совестливое руководство «Аэрофлота» решило все же заменить слово «дешево» на другое, более соответствующее действительности.

На втором щите было изображено красивое здание будущего аэропорта. Где-то в этом здании и должна была размещаться гостиница, в которой я собирался переночевать.

Люди покорно укладывались на теплый газон, подстилая под себя плащи и газеты. Счастливчики спали на немногочисленных жестких скамейках, нервно поеживаясь и прижимая к груди наиболее ценную поклажу.

– Ты знаешь, – огорченно сказал мне по телефону Володя, – билетов нет. Мне посоветовали приехать к отлету – возможно, кто-нибудь опоздает.

– Постарайся сам не опоздать, – сказал я, – открытие в два часа. Потом будет банкет.

– Во всех случаях я приеду в аэропорт, – сказал Володя без особой надежды в голосе.

Ночь прошла, честно говоря, неважно. На мне был единственный светлый костюм. Я боялся лечь на траву, чтобы не испачкать его и не помять.

Мне припомнилась ситуация, в которую я однажды уже попал.

Я так же торопился на открытие небольшого памятника погибшим воинам для одного из колхозов. Лил проливной дождь. По пути местный автобус застрял в громадной непролазной луже. Все пассажиры вышли на дорогу и начали плечами выталкивать автобус. Из-под колес вылетала жидкая грязь, и вскоре мое лицо, костюм, уже не говоря о ботинках, оказались полностью заляпанными. В последний момент, когда автобус с натужным воем выползал из лужи, я каким-то образом зацепился плечом за номерной знак и почти оторвал рукав пиджака.

В таком виде я и появился на площади перед правлением колхоза, где уже начался митинг, посвященный открытию памятника. За фигурой коленопреклоненного воина, к которой плотно прилипло мокрое покрывало, эффектно обобщая и подчеркивая формы, была сооружена небольшая деревянная трибуна. На площади мокли немногочисленные представители трудящихся.

Обойдя толпу, я подошел к трибуне, на которой под зонтами стояло несколько человек. Выступала комсомолка. По опыту я уже знал, что это третий или четвертый оратор и митинг скоро закончится. Однако путь к трибуне мне преградили два парня с красными повязками, справедливо решив, что появление на трибуне незнакомого ханыги может сорвать хорошо организованный митинг.

Не дожидаясь, пока спадет покрывало, вернее, пока его отлепят от памятника, я поплелся искать «Дом колхозника», где для меня должно было быть оставлено место.

Дежурная соединила меня с секретарем парткома. Я рассказал ему о моих злоключениях и пошел в свою комнату.

– Воду дадут только вечером, – крикнула мне вслед дежурная.

Меня знобило. Я чувствовал, что заболеваю. Хорошо, что в портфеле у меня оказалась бутылка коньяку, предназначенная для того, чтобы отметить открытие.

Не раздеваясь, я налил полстакана и залпом выпил. Через некоторое время я почувствовал, что согреваюсь. Меня, видимо, развезло, поскольку я не услышал стука в дверь и только увидел стоящего посреди комнаты секретаря парткома.

На лице его был написан ужас. Как мне показалось, я произвел на него неважное впечатление. Во всяком случае, он сказал, что я правильно сделал, что в таком виде не поднялся на трибуну…