Такая долгая жизнь

Звука пулеметной очереди Ананьин не слышал — все заглушил треск лопнувшего лобового стекла: осколки брызнули в разные стороны. Ананьин инстинктивно закрыл лицо руками, а когда отвел их, то увидел, что они в крови… Шофер рядом, как мешок, ссовывался с сиденья вниз. Глаза были открыты, а изо рта змеилась тоненькая темно-красная струйка. Руки шофера еще лежали на рулевом колесе, но машина мчалась неуправляемой, произвольно выбирая направление, рыская на выбоинах.

Ананьин схватился за ключ зажигания, успел его повернуть, и тут газик на яме так тряхнуло, что Ананьин подскочил вверх, ударился о перекладину и потерял сознание.

Сколько он был в беспамятстве, он не знал. Скорее, это был нервный шок, потрясение, короткий обморок. Придя в себя, он почувствовал едкий запах дыма. Полуторка горела. Машина загорелась с кузова, и это было счастьем для Ананьина. Если бы пуля попала в бензобак, который располагался прямо перед кабиной, произошел бы взрыв, и его уже не было бы в живых.

Ананьин выскочил из кабины. Шофер убит наповал — это сомнений не вызывало. Но Шелест и Григорьев… Что с ними? Весь кузов фургона охватило пламя. Ананьин фуражкой прикрыл лицо, защищаясь от жара, подбежал к дверце и рванул ее: она распахнулась. Из фургона вывалился мертвый и уже обгоревший Григорьев. Ноги Шелеста в дымящихся сапогах торчали у выхода.

От притока воздуха пламя внутри фургона вспыхнуло с новой силой. Горючего материала было достаточно. Горели папки, горели «дела». «Ну что ж, по крайней мере, они не достанутся немцам», — мелькнуло в сознании у Ананьина. Но что теперь делать ему? Возвращаться назад, в Таганрог? Или попытаться пройти в Ростов? Судя по всему, сплошной линии фронта нет. Значит, можно пробраться.

Ананьин оглядел себя. Руки его были в крови. На пиджаке и брюках тоже кровь. Почему-то только одна нога оказалась обутой. Другая туфля, видно, осталась в кабине. Полуторка уже догорала.

Вечерело. Солнце заходило за горизонт, обливая степь розовым закатным светом.

Ананьин решил пробираться в Ростов. Идти в одной туфле было неудобно, и он, расшнуровав ее, сбросил с ноги.

На степь уже ложились вечерние тени.

Ананьин знал, что ростовский шлях лежит вправо от того места, где он теперь находился. Он и принял вправо с намерением как можно ближе подойти к шляху, который должен был служить ему ориентиром.

Сначала шел по стерне — земля под ногами была твердой. Но потом началась пахота. Идти стало труднее.

Ананьин кое-как добрался до края поля и натолкнулся на тропинку. «Куда-то же она меня выведет», — решил он и пошел по тропинке.

С наступлением темноты стрельба на северо-востоке стала стихать. Он и раньше слышал, что немцы ночью не воюют. Теперь и сам убедился — не воюют. «А может, уже просто продвинулись дальше к Ростову или даже взяли Ростов? Нет! Ростов они взять еще не могли. Не могли сдать так Ростов, почти без боя…»

Ночь стояла лунная. Осенний воздух был прозрачен.

Ананьин вовремя увидел впереди несколько темных пятен, будто копны сена среди поля. Но это были не копны, а автомашины. Ананьин осторожно лег, вглядываясь и прислушиваясь. Ветерок с той стороны донес до него говор, сильно приглушенный расстоянием.

Потом там загорелся костер. Загорелся сразу. Видно, плеснули в костер бензином, чтобы быстрее, и он вспыхнул. Конечно, это немцы. Теперь уже и пламя костра давало возможность разглядеть очертания автомашины это были большие крытые грузовики, таких у нас он не видел.

Ананьин пополз в сторону кукурузного поля. И только в кукурузе поднялся. Но идти быстро (а ему хотелось уйти как можно быстрее от этого места) оказалось невозможно: перестоявшаяся кукуруза сухо, предательски шелестела. Пришлось идти бочком, между рядами. Но вот уже не видно даже отблесков костра. Давно не слышно чужого говора. Можно идти не опасаясь. И тут кончилось кукурузное поле, которое надежно укрывало его от чужих глаз.

Ананьин почувствовал усталость и опустился на землю. С наслаждением вытянул натруженные ноги — давно не приходилось ему так много ходить.

От земли тянуло холодом: можно схватить воспаление легких. Надо было вставать и идти.

Не встретив никого больше в пути, он шел так до самого рассвета. Усталость притупила бдительность, и он вышел прямо на чьи-то окопы. Понял это, когда его окликнули:

— Стой! Кто идет?

«Стой? Кто идет?» — значит, свои?!»

Тут же последовала следующая команда:

— Ложись!

— Чего — ложись? Свой я, свой! — радостно закричал Ананьин.

— Ложись, тебе говорят!

Ананьину пришлось лечь. Он видел, как из окопа вылезли двое в касках, и по шинелям определил: «Свои! Точно!» Он пытался было подняться, но грозный окрик «Стрелять буду!» снова прижал его к земле.

— А вот теперь вставай и руки вверх!

Над Ананьиным стояли двое: сержант и рядовой.

— Ведите меня к командиру, — властно заявил Ананьин.

— Куда надо, туда и поведем, — сказал сержант и для порядка провел руками сверху вниз: нет ли у задержанного оружия.

Командир роты, старший лейтенант в форме, мешковато сидевшей на нем, был уже человек в возрасте, лет сорока. Объяснений Ананьина старший лейтенант слушать не стал.