Такая глупая любовь

– Конечно, больно. До ужаса. А еще больше – обидно. Знаешь, как меня потом отец дразнил! Говорил, что я, конечно, свинья, но не настолько, чтобы самому на себя охотиться. И это – только одна из его многочисленных шуток. Эта история стала своего рода нашим домашним развлечением.

– Это жестоко.

– Не очень на самом деле. В любом случае теперь, когда я разрушил романтический образ страшного преступника с темным прошлым, мы можем поспать, а? – Николай прижал Машу к себе, натянул сброшенную на пол простыню.

– Ничего ты не разрушил.

– Ага, то есть я для тебя по-прежнему остаюсь страшным преступником с темным прошлым? – рассмеялся Николай и сонно зевнул.

– Я не это имела в виду.

– Я понял. Спи, девочка. Отдыхай.

Это было легче сказать, чем сделать. Маша лежала в своей кровати, в такой знакомой обстановке, и смотрела на расслабленное, почти незнакомое лицо мужчины, ставшего разом, за один вечер, такой огромной частью ее жизни. Ее тело еще помнило каждый сладостный удар, ее плечи еще хранили воспоминания о сильных объятиях, на ее груди – по-хозяйски большая теплая мужская ладонь. Маша смотрела на человека, ставшего в одночасье таким важным для нее. Мечты отличались от настоящей жизни, как плавание в пруду от виндсерфинга в бушующем океане. Как она могла уснуть? Ей нравилось смотреть, как он дышит, нравилось снова и снова вспоминать все подробности этого странного вечера, каждое сказанное слово и каждую недосказанность. Ей уже хотелось, чтобы все повторилось снова.

«Ну ты и влипла. Ты теперь в отношениях со мной».

Только под утро Машу сморил сон. Николай во сне развернулся, продолжая обнимать Машу, он занял почти всю ее кровать полностью, но она положила голову ему на плечо. Усталость взяла свое, и даже неудобная поза не помешала. Маша уснула. Она спала так крепко, так сладко, что даже не услышала, как в двери провернулся ключ. Она не услышала, как в прихожей раздались приглушенные голоса. Впрочем, в этом была только часть ее вины – ведь родители знали, что вернутся в город очень рано, и не хотели будить Машеньку.

Мокрый пол и полная воды ванна стали первым «звоночком», заставившим их обеспокоиться. Второй – мужская одежда, валяющаяся на полу все той же самой ванной.

– Маша! – вскрикнула Татьяна Ивановна Кошкина, уставшая и разбитая после перелета, а еще больше – после оздоровительного отдыха в Карловых Варах. Дочь сидела, натягивая мятую простыню на себя и на мужчину, лежащего рядом с ней. – Дочь!

– Мама! – воскликнула Маша, вытаращившись на родителей и на полного гнусных улыбочек брата Сашку.

– Маша? – прошептал Николай, глядя с нехорошим предчувствием на столпившихся в дверях людей. – Это что, твои родители?

– Значит, это и есть твой Роберт? – вдруг раздался бодрый голос вреднейшего на свете братца Сашки. – Я его представлял совсем другим!

Глава девятнадцатая Ошибочка вышла

Немая сцена, последовавшая сразу вслед за этим, была круче той, что в «Ревизоре». Маша сидела как парализованная и смотрела на необычно загорелую маму, отца, державшего в каждой руке по пакету, на брата, одетого в светлые шорты с каким-то пятном и в футболку с надписью «Danger! Russian tourist», что означало «Осторожно, русский турист». Интересно, сколько стоило это уговоров и шантажа, чтобы мама позволила Сашке расхаживать в таком виде по европейскому городку? Вполне возможно, что эта футболка была куплена вообще без разрешения.

Мама смотрела на Машу, также не в силах пошевелиться. Сашка рассматривал пикантную картину с нескрываемым интересом, в порядке полового воспитания. Затем раздался грохот – один из двух тяжеленных пакетов с подарками, бутылками беспошлинного спиртного и сувенирами порвался и упал на пол, и кулек с морскими камешками рассыпался по полу.

– Ну что, ты не можешь пакета удержать, что ли? – возмутилась мама, радуясь, что у нее есть хоть какой-то повод отвернуться от того, на что она не знала, как реагировать.

– Ну прости! – привычно пожал плечами Андрей Владимирович. – Не нужно было туда столько ерунды совать, а то вот ручки порвались.

– Ерунды? Да разве это мне нужно – три флакона одеколона?

– У нас только польский теперь продают, он некачественный, – тут же парировал отец, отступая все дальше в коридор, пока наконец не ухитрился уйти достаточно, чтобы прикрыть дверь в дочкину комнату ногой. Мама его трюк оценила по достоинству только после того, как возмутительная, будоражащая сознание картина ее полуголой, замотанной в одну простыню дочери исчезла из поля видения. Потому что, как только дверь закрылась, Татьяне Ивановне Кошкиной, врачу со стажем, женщине сорока восьми лет, состоявшейся во всех смыслах и уверенной в себе, удалось наконец вздохнуть. А глоток кислорода ей в этот момент совсем не помешал бы. Она погружалась во что-то вроде шока.

– Идем, Таня, идем, – пробормотал Андрей Владимирович. – На кухню идем.