Такая работа

— Папа? — Шестилетний голубоглазый и светловолосый пацан, сын Марины и Ника, стоял на дорожке между участками пятнадцать и двадцать два. Его правая рука лежала на чугунной кованой оградке, а левая была засунута в карман куртки, как будто он прятал там сувенир. Волшебный камушек или открытку, сделанную в школе на уроке рисования, — «Лучшему папе на свете».

Все такие делали.

«Папа» — вот что он произнес. Я мог бы решить, что Марина ему все рассказала. Это было бы вполне логично и очень на нее похоже. Только мальчик смотрел при этом не на Ника, пойманного мной в мертвом теле. На огненный смерч, хохочущий и бушующий меж деревьев. На Ворона.

Мой отец — волшебник.

Я едва не хлопнул себя по лбу. Многие одинокие мальчики и девочки придумывают себе воображаемых друзей, чтобы им было с кем играть и кому жаловаться. Они рассказывают о волшебных драконах и говорящих собаках, о фее-крестной и папе, который работает капитаном настолько дальнего плавания, что никак не может вернуться домой, но пишет письма, звонит и приходит к ним во сне. Мы все хотим, чтобы нас любили, чтобы кто-то считал нас интересными и делил с нами нашу скучную обыденную жизнь — школу, уроки, ненавистную музыкалку и уборку по дому. Чтобы кто-то участвовал в наших проделках и выслушивал нас, когда нам хочется поговорить.

Большинство взрослых спокойно относится к тому, что у их детей есть невидимые волшебные друзья. Они уверены, что это возрастное.

Проблема в том, что некоторые из этих друзей — настоящие.

И если вы действительно увидите их, вы не захотите, чтобы ваши дети общались с ними.

Есть люди, которые думают, что попасть в дурную компанию — это связаться с хулиганами. Но это и вполовину не так страшно, как дружить с обитателем Гемаланг Танах. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Максим с Вороном тайком виделся. Умный парень. Может быть, слишком умный для того, чтобы жить нормальной жизнью и не закончиться в ранне-подростковом возрасте, ровно после того, как у тебя возникает уйма дурацких вопросов об устройстве мира. Вопросов, на которые тебе никто не хочет отвечать. Например, почему зло на самом деле сильнее добра? Или — почему люди умирают? Или — где хранится душа? А у кошек? И почему Надя любит не меня, а Петьку?

У этого мальчика был специальный парень, готовый быть с ним и давать ответы на эти вопросы — такие, какие сам считал верными. И мальчик звал этого парня папой.

Максим.

Вот как его зовут. Не знаю, как я это умудрился вспомнить.

Марину он все еще не видел — она лежала, скрытая от него свежим могильным холмиком. Когда обожженный человек затихает, это может значить, что дело уже обернулось очень плохо. Но я бы узнал, если бы она умерла. Я сейчас был как айсберг, у которого только десять процентов объема выступает над поверхностью воды. Всего десять процентов меня было мной — гребаным некромантом, специалистом по розыску пропавших мужей и собачек, бывшим мужем Вероники, внутри которого текла порченая мертвая кровь. Остальные девяносто были опустевшей могильной землей и мертвыми людьми, вызванными Ником из этой земли. И другими мертвыми, до которых он не смог достучаться.

Если бы вы спросили меня, чего мне больше всего хотелось в этот момент, я бы ответил — закончить то, что он начал. Поднять остальных, воспользовавшись той силой, которая текла из Ворона во все стороны. Это было как камень, который кто-то столкнул с вершины горы — а тут откуда ни возьмись возник я и давай пытаться его обратно закатить. Ну ладно, хотя бы удержать, чтобы он не расплющил к чертям деревню у ее подножия. Я держал его, точно зная, что создан для того, чтобы сталкивать камни вниз.

Так что, пожалуйста, не спрашивайте.

— Па-ап? Ты что тут делаешь? — Мальчик сделал коротенький шаг вперед. Его нога провалилась в снег по колено. Хруст ломающейся ледяной корочки показался мне слишком громким.

Черт. Он и был громким. Во всяком случае, достаточно, чтобы привлечь внимание сумасшедшей веселящейся твари, некоторое время назад бывшей Вороном.

— Человечек, — сказало пламя. — Ах-ха! Вот теперь, дружок, ты меня выпустишь.

— Опять бесишься? — с обидой сказал Максим. — Ты же обещал никогда этого больше не делать.

Он прислонился к ограде и стащил с ноги красный резиновый сапожок, чтобы вытрясти набившийся в него снег. Маленький беззаботный аккуратист. Расстроенный. Чуть испуганный. Потерявший маму. Но совершенно уверенный — раз тот, кого он называет папой, тут, все закончится хорошо. Не может не закончиться.

На что он рассчитывал?

А на что вообще рассчитывают дети, кидающиеся к пьяным до потери памяти родителям в надежде остановить их? К родителям, обдолбавшимся какой-нибудь дрянью? К родителям, впавшим в гнев или истерику, брызжущим слюнями и не соображающим, что они делают? Может быть, на то, что их достаточно любят, чтобы узнать в любом состоянии и перестать делать плохое.

— Максим, — позвал я. — Подойди сюда.

— А вы кто?