Такеси Ковач

Движение у леера. Тросы натянулись и слегка закачались. Я поднял взгляд и увидел, как двигается вперед Сиерра Трес, опершись на леер обеими руками и подпрыгивая на здоровой ноге. Ее обычно безэмоциональное лицо было искажено досадой. В других обстоятельствах это было бы забавно, но под отрезанными на бедре джинсами на второй ноге был прозрачный гипс, обнажавший раны.

Мы скрывались в Эльтеведтеме уже почти три дня, и Бразилия распорядился временем настолько, насколько только позволяло наше ограниченное боевое медицинское оборудование. Кожа под гипсом Трес была черно-фиолетовой и распухшей, пробитой и порванной пулеметным огнем свупкоптера, но раны очистили и продули. По поврежденным областям шли синие и красные ярлыки, обозначавшие места, где Бразилия ввел био для регенерации. Ботинок из гибкого сплава на гипсе защищал от внешних повреждений, но, похоже, чтобы в нем ходить, требовалось больше болеутоляющих, чем Трес была готова принять.

— Лучше бы лежала, — сказал я, когда она присоединилась ко мне.

— Да, но они промазали. Так что я не лежу. Только не трахай мозги, Ковач.

— Ну ладно, — я отвернулся обратно к воде. — Есть связь?

Она покачала головой.

— Но Осима проснулась. Зовет тебя.

Я на миг потерял из виду рыбку на дне. Снова нашел. Не сдвинулся с места и не поднял глаз.

— Осима? Или Макита?

— Ну, это же зависит от того, во что тебе хочется верить, правильно?

Я пасмурно кивнул.

— Значит, она все еще думает, что…

— На данный момент да.

Я еще недолго последил за рыбкой. Потом резко выпрямился и уставился на люк. Почувствовал, как мои губы перекосила невольная гримаса. Сдвинулся.

— Ковач.

Я нетерпеливо оглянулся на Трес.

— Ну, чего?

— Полегче с ней. Она не виновата, что Ису застрелили.

— Нет. Не виновата.

Внизу, в одной из передних кают, на двухэтажной койке на подушках лежала, глядя в иллюминатор, оболочка Сильви Осимы. Во время спринта вдоль берега с зигзагами и петлями до самого Эльтеведтема и последовавших дней в укрытии она спала, проснувшись только во время двух припадков бредовой паники, выкрикивая машинный код. Когда Бразилия отрывался от штурвала и наблюдения за радаром, он кормил ее дермальными питательными пластырями и подкожными коктейлями. Остальное довершала внутривенная капельница. Похоже, все это сказывалось. Румянец на лихорадочных щеках поблек, дыхание стало более явным. Лицо по-прежнему оставалось болезненно-бледным, но теперь хотя бы смотрело с осмысленным выражением, а длинный тонкий шрам на скуле, похоже, залечивался. Женщина, которая верила, что она Надя Макита, посмотрела на меня из глаз оболочки и слабо улыбнулась ее губами.

— Здравствуй, Микки Судьба.

— Здравствуй.

— Я бы встала, но мне не советовали, — она кивнула на кресло, встроенное в одну из стен каюты. — Может, ты присядешь?

— Мне и так хорошо.

Миг она всматривалась в меня пристальней, возможно, оценивая. В том, как она это делала, виделся намек на Сильви Осиму — достаточный, чтобы внутри меня что-то скрутилось. Затем, когда она заговорила и лицо переменилось, все пропало.

— Как я поняла, нам скоро придется уходить, — сказала она тихо. — Пешком.

— Возможно. Я бы сказал, у нас есть еще пара дней, но в итоге все зависит от удачи. Вчера вечером здесь уже был воздушный патруль. Мы его слышали, но он не подходил близко и не заметил нас, потому что они не могут брать на борт технику, чтобы сканировать на предмет теплового излучения или электронной активности.

— А, значит, хотя бы это не изменилось.

— Орбитальники? — я кивнул. — Да, они работают по тем же параметрам, когда тебя…

Я осекся. Повел рукой.

— Как всегда.

Снова долгий оценивающий взгляд. Я смотрел в ответ пустыми глазами.

— Расскажи, — наконец сказала она. — Сколько прошло. В смысле, после Отчуждения.

Я помялся. Это было похоже на шаг через порог.

— Прошу. Мне нужно знать.

— Почти три сотни лет, по местному, — я снова повел рукой. — Триста двадцать, если точнее.

Мне не нужна была тренировка чрезвычайного посланника, чтобы прочитать то, что было в ее глазах.

— Так долго, — пробормотала она.

Жизнь — она как море. Вокруг гуляют трехлунные волны, и если пропустишь хоть одну, то она оторвет тебя от всех и всего, что тебе дорого.

Доморощенная морская философия Джапаридзе. Но вгрызалась она глубоко. Хоть ты головорез из Семипроцентных Ангелов, хоть тяжеловес из семейства Харланов — кое-что на всех людях оставляет одинаковые следы от зубов. Хоть ты гребаная Куэллкрист Фальконер.

Или нет, напомнил я себе.

Полегче с ней.

— Ты не знала? — спросил я.

Она покачала головой.

— Не знаю, мне это снилось. Кажется, я понимала, что прошло много времени. Кажется, мне говорили.

— Кто говорил?

— Я… — она остановилась. Чуть подняла руки от кровати и бессильно опустила. — Не знаю. Не помню.

Она сложила руки в слабые кулаки.

— Триста двадцать лет, — прошептала она.

— Да.

Она лежала, какое-то время сживаясь с мыслью. Корпус ласкали волны. Я обнаружил, что вопреки себе сел в кресло.