Такеси Ковач

— Нет денег на новые оболочки? Для родителей, в смысле?

Он тяжело посмотрел на меня.

— Ты же знаешь, у нас это не принято.

— Эй, ты же сам сказал. Я не здешний.

— Да, но. — Он помялся. Оглядел баббл, вернулся ко мне. Его голос стал тише. — Слушай, я вырос на Откровении. Согласен не со всем, что говорят священники, особенно нынче. Но это вера, это образ жизни. Дает какую-то опору, помощь в воспитании детей.

— У тебя сыновья или дочери?

— Две дочери, три сына, — он вздохнул. — Да, знаю. Это учение — хрень сплошная… Знаешь, там, за мыском, у нас пляж для купания. У всех деревень такой найдется, помню, как в детстве мы все лето из воды не вылезали, все вместе. Иногда после работы приходили и родители. Теперь, с той поры, как все стало серьезно, там прямо в море построили стену. Если хочешь искупаться, за тобой все время следят старцы, и женщинам приходится идти на другую сторону стены. Так что я даже не могу поплавать вдоволь с женой и дочерями. Бред полнейший, я сам понимаю. Перебор. Но что поделать? У нас нет денег, чтобы переехать в Миллспорт, да и все равно не хочется, чтобы мои дети играли на тамошних улицах. Насмотрелся, когда там учился. Город полон гребаных вырожденцев. Там живой души не осталось, одна тупая мерзота. Здесь люди еще хотя бы верят во что-то, кроме удовлетворения животных потребностей, когда захочется. Знаешь что? Я бы и сам не хотел еще одну жизнь в другом теле, если придется жить так.

— Ну, тогда хорошо, что у тебя нет денег на новую оболочку. Ужасно жить с постоянным соблазном, верно?

«И ужасно увидеть родителей вновь», — не добавил я.

— Это да, — сказал он, очевидно, не заметив иронии. — В этом и смысл. Как только понимаешь, что жизнь у тебя всего одна, куда больше стараешься, чтобы все делать правильно. Забываешь про все материальное, про вырожденчество. Волнуешься за свою жизнь, а не за то, чем можно заняться в новом теле. Болеешь за то, что важно. Семья. Общество. Дружба.

— И, конечно, Уклад, — мягкость в моем голосе была на удивление неподдельной. Следующие несколько часов нам нужно было вести себя тихо, но причина не в этом. Я с любопытством заглянул внутрь себя и обнаружил, что потерял свое обычное презрение, которое призывал в подобных ситуациях. Я посмотрел на него, но все, что почувствовал, — усталость. Не он дал Саре и ее дочери умереть навсегда; он, может, даже не родился, когда это случилось. Может, в похожей ситуации он бы пошел по тому же стадному пути, как его родители, но сейчас я не мог придать этому значения. Не мог ненавидеть его настолько, чтобы увести в тот проулок, признаться, кто я, и подарить ему возможность отомстить.

— Правильно, Уклад, — его лицо озарилось. — Это главное, это основа всего остального. Понимаешь, наука нас предала, отбилась от рук, мы ее уже не контролируем. Она все слишком упростила. Не надо стареть естественным образом, не надо умирать и представать перед Творцом, — от этого мы ослепли и не видим настоящих ценностей. Мы все жизни пытаемся найти деньги на новую оболочку и тратим реальное время, которое нам дано на то, чтобы прожить правильно эту одну жизнь. Если бы люди только…

— Эй, Микулаш, — я поднял взгляд. Возглас издал шагавший к нам мужчина того же возраста, что и мой собеседник. — Все уши уже прожужжал этому бедолаге или как? Нам еще корпус отскабливать.

— Да, иду-иду.

— Ты его не слушай, — сказал новенький с широкой улыбкой. — Думает, что всех знает, и если твое лицо не совпадает со списком, то обязательно ему надо докопаться, кто ты да что ты. Вернее, он уже до всего докопался, да?

Я улыбнулся.

— Ну да, почти.

— Так и понял. Я Тойо, — протянутая толстая рука. — Добро пожаловать в Кураминато. Может, еще увидимся, если ты здесь надолго.

— Да, спасибо. Будет здорово.

— А нам тем временем пора. Приятно было поболтать.

— Да, — согласился Микулаш, поднимаясь на ноги. — Приятно было поболтать. Ты подумай над тем, что я говорил.

— Может быть, — в последнем припадке осторожности я остановил его, когда он уже отворачивался. — Скажи-ка. Как ты понял, что я не с охотника на скатов?

— А, это. Ну, ты смотрел за ними так, будто тебе интересно, что они делают. Никто не станет разглядывать собственный корабль на приколе. Я угадал, а?

— Да. Все точно, — в меня просочилась капля облегчения. — Может, тебе все-таки стоит стать сыщиком. Новая работа. Будешь делать доброе дело. Ловить злодеев.

— Эй, а мысль интересная.

— Не-е, он если кого и поймает, будет с ними слишком добрый. Он у нас размазня. Даже жену приструнить не умеет.

Общий смех, когда они уходили. Я присоединился. Позволил смеху медленно угаснуть до улыбки, затем только до легкого облегчения.

Мне правда не хотелось бы идти за ним и убивать.

* * *

Я подождал полчаса, затем вышел из баббла на верфь. На палубах и надстройке охотника еще ходили люди. Я постоял и посмотрел пару минут, пока ко мне по переднему трапу не спустился член команды. Лицо у него было недружелюбное.

— Чем-то могу помочь?