Такеси Ковач

Однако человек, находившийся передо мной, выглядел по-другому. У него было тело европейца-северянина, выше моей нынешней оболочки сантиметров на тридцать, но лицо составили из выбранных в случайном порядке разрозненных чёрт. Основа была негроидной — широкие скулы цвета чёрного дерева, но под глазами окраска кожи заметно светлела, образуя подобие маски, разделенной линией носа: бледно-медная — слева, безжизненно белая — справа. Нос, одновременно мясистый и орлиный, устроился точно посредине, между верхней и нижней половинами лица. Правая и левая стороны губ разительно отличались друг от друга, отчего рот в целом казался перекошенным. Длинные прямые черные волосы, зачесанные назад, на одном виске белели абсолютно бесцветной прядью. Руки, неподвижно лежащие на металлическом столе, оканчивались когтями, похожими на те, что я видел у драчуна-верзилы в «Городе утех», но пальцы были длинными и изящными. У Кадмина был пышный женский бюст, никак не вязавшийся с мускулистым мужским торсом. Поразительно зелёные глаза смотрели из глубоких глазниц. Кадмин освободился от обыденных представлений о физической плоти. В прежние времена он был бы шаманом; сейчас, в век новых технологий, он стал чем-то более значительным. Электронным демоном, злым духом, поселившимся в видоизмененном углероде и появляющимся для того, чтобы овладевать плотью и сеять хаос.

Из Кадмина получился бы отличный посланник.

— Надеюсь, мне не нужно представляться, — тихо произнес я.

Кадмин ухмыльнулся, обнажая маленькие зубки и аккуратный тонкий язычок.

— Если вы приятель лейтенанта, здесь предстоит заниматься только тем, что вам нравится. Виртуальность редактируется только у грубиянов.

— Кадмин, тебе знаком этот человек? — спросила Ортега.

— Надеетесь вытянуть из меня признание, лейтенант? — откинув голову, Кадмин мелодично рассмеялся. — О, как непродуманно! Это мужчина? А может быть, это женщина? Даже собаку можно научить говорить такие слова, если, конечно, использовать нужные транквилизаторы. К сожалению, в том случае, когда собака не оправдывает надежд и от неё избавляются, она, как правило, сходит с ума. Да, это может быть и собака. Вот мы, трое, сидим тут, три силуэта из электронной измороси, и вы говорите, словно персонаж дешёвой исторической драмы. У вас ограниченное представление об окружающем мире, лейтенант. Очень ограниченное. Где тот, кто сказал, что видоизмененный углерод освободит нас от клеток нашего тела? Где тот, кто сказал, что мы станем ангелами?

— Вот ты нам всё и объяснишь, Кадмин. У тебя в таких вещах большой профессиональный опыт, — рассеянно произнесла Ортега.

Вызванная виртуальной системой, у неё в руках, словно по волшебству, появилась длинная скрученная распечатка. Ортега лениво пробежала её взглядом.

— Посредник, боевик на службе триад, специалист по виртуальным допросам в корпоративных войнах — высококачественная работа. А я просто тупая полицейская, неспособная отличить свет от тени.

— Тут я с вами спорить не буду, лейтенант.

— Здесь написано, что ты трудился на концерн, производивший археологические раскопки на Большом Сырте. В твои обязанности входило запугивание мелких старателей, чтобы те отказывались от заявок на разработку участков. В качестве доводов ты вырезал их целыми семьями. Отличная работёнка. — Ортега отшвырнула распечатку, и та исчезла, растворившись на периферии виртуального образа. — Но сейчас мы взяли тебя тёпленьким, Кадмин. Цифровая информация системы внутреннего наблюдения отеля, документально подтвержденное одновременное ношение нескольких оболочек, обе памяти полушарий сейчас на хранении. Подобное наказывается стиранием. И даже если адвокатам удастся свести всё к непредумышленному злоупотреблению сбоем компьютера, к тому времени, как тебя выпустят из холодильника, Солнце превратится в красный карлик.

Кадмин улыбнулся.

— В таком случае зачем вы вытащили меня сюда?

— Кто тебя послал? — тихо спросил я.

— Собака заговорила!

Волка ли я слышу, заявляющего о своем гордом одиночестве

Воем, возносящимся к неизведанным звездам,

Или же это услужливое самомнение,

Звучащее в лае собаки?

Сколько тысячелетий пришлось

Мучить и терзать первого,

Чтобы отнять у него чувство собственного достоинства

И превратить в орудие,

Во второе?

Втянув дым, я кивнул. Подобно большинству обитателей Харлана, я более или менее знал наизусть «Стихи и прочие кривотолки» Куэлл. Они преподавались в школе вместо её более поздних и более весомых политических работ. (Большинство из них до сих пор считаются слишком радикальными для детей.) Перевод был отвратительный, но суть передавал правильно. Однако гораздо больше меня поразило то, что человек, не бывавший на Харлане, цитирует это мало кому известное произведение.

Я закончил стихотворение за Кадмина: