Такие дела

Осень псковская, Пушкиным воспетая. Солнце такое тихое, приветливое, небо синее... Ельнику хоть бы что - зелен и все тут, а в лиственном лесу словно бы карнавал: не просто "багрец и золото", а сотни, тысячи оттенков и желтого, и красного, и черного, и зеленого... И все это не навязчиво, не крикливо, как это бывает в тропиках, а... душевно. Компания наша была исключительно мужская. Вышли мы из машины, чтобы еще издали, с холма увидеть монастырь, поднимаемся по тропинке и - все вдруг вполголоса стали разговаривать, чуть ли не шепотом, хотя безлюдно в округе, да и мы вроде бы не на охоте... Как в храме... Воздух чистый, звонкий, небо глубокое... Поднялись, огляделись - вот они, купола, - сиреневые, синие с золотом на белых стволах, цвета нашей осени золотой!

"Красиво, - думаю, - здорово, что сюда поехали". Очень хорошо тот момент я запомнил: стою чуть в сторонке от остальных, дышу во всю грудь, любуюсь небом, куполами, березами, но сам - весь еще турист туристом, уши развешены, глаза круглые, аппетит нагулян, мобила в кармане...

- Перед вами XV век, господа! Пять с четвертью веков тому назад был освящен храм Успения Пресвятой Богородицы, как сказано в местных свитках: "ископанный в горе основателем монастыря преподобным Ионой Шестником..." это уже один из нашей компании, продвинутый вице-градоначальник на память цитирует строки из рекламного буклета. И тут же чей-то голос (батюшки! Это же мой голос!): "Братцы, давайте помолчим, уважим чужой устав". Замолчали...

Пока распорядитель из наших псковских друзей договаривался об экскурсии, мы помаленечку разредились, разбрелись кто куда на неширокой площади и каждый остался словно бы сам с собой... Тихо, тихо здесь, покойно... Покой и вечность, и безмятежность духа. Пятьсот лет! А еще до этого пустынники в пещерах... Это не "пиар", не декорации к рекламному ролику: здесь оклеветанный игумен Корнилий, светоч, строитель и мученик, голову на плахе сложил по приказу самого Ивана Васильевича и был им же собственноручно казнен. И отрубленную голову нес грозный царь, и дорога с той поры кровавою прозвалась. И тело его, игумена Корнилия, - не прах, а мощи - до сих пор покоится здесь, так же, как и мощи преподобного Марка Пустынножителя... Здесь иноки, год за годом, поколение за поколением, век за веком - жили, молились и берегли стены, уклад свой, историю, память предков, святость этого места... И сберегли! Пятьсот лихих и страшных российских лет ураганом прокатились по континенту, а у этих стен замерли, отхлынули прочь...

Откуда я все это знаю? Оглянулся - оказывается, мы уже идем рядом с нашим провожатым, братом Адрианом, он рассказывает тихо, но мне слышно все, до последнего слова...

"Ныне в обители шестьдесят насельников... мастерская по реставрации икон... возвращены ризница и библиотека... Патриарх Московский и всея Руси... благодатный огонь от Гроба Господня..."

Пещеры. Я и не заметил, как мы там оказались... Темно... Пол в пещере ровный, мягко присыпан песком, ни камешка, ни ямки, о которые споткнуться бы возможно... Брат Адриан зажег восковую свечу, повернулся к нам лицом и идет "по памяти" - спиной вперед, - продолжая рассказывать... Видно, что стократно повторенная речь не в тягость ему, не в обузу... Голос его ровный, густой, лик строг, но не хмур, и в глазах у него - свет и покой...

Десять тысяч иноков и защитников стен монастырских похоронены здесь, в пещерах. По сути дела мы идем по огромному упокоищу, склепу, где лежат останки людей, некогда живших, как и я жив сегодня, сейчас, в это мгновение... и в следующее...

Он рассказывает, а я чувствую, как душа моя, покрытая старыми и новыми ранами, толстокожая, усталая, очерствевшая и ожиревшая, застонала, заворочалась, непривычная к такому простому и яркому свету правды и святости... Здесь - свет и покой, а в душе моей - разлад... Зачем я живу на этом свете? Для кого и для чего?

Было время в стране Советов, жил и я, не задаваясь вопросами "почему и зачем?", просто жил и служил, согласно присяге. Потом, когда все рассыпалось в прах и вонь, жил я, барахтался, чтобы жена и дети были сыты, обуты, одеты и имели крышу над головой. Попозже стал осознанно карабкаться куда-то повыше, чтобы видеть подальше и иметь побольше, чтобы дети мои росли и не мечтали сделать карьеру бандита или звезды в стриптиз-баре. И все это время я работал, как проклятый, имея перед собой конкретную задачу: сегодня я служу делу, а послезавтра, когда придет для этого время - дело будет служить мне. Я повторял это как молитву и терпел, и работал.

И довольно долгое время мне казалось, что нечто подобное постепенно вытанцовывается: я основал фирму - и она растет, денег я зарабатываю больше прежнего, и статус мой общественный повышается, и ворочаю я круглыми суммами, и руковожу сотнями сотрудников и сотрудниц... Дети мои имеют возможность учиться всему интересному, толковому и полезному, чему только пожелают и, слава Богу, охотно пользуются этим. Жена если и может на что-нибудь пожаловаться, то только на мои безразмерные рабочие часы...

Все так, да не так!