Такое странное чувство (СИ)

И опять первым порывом Ирмы было ответить: «Нет! Мне никто, кроме тебя, не нужен». Но потом она подумала, что этот ответ может огорчить сестренку. Младшая, конечно, без оглядки ее любила, но при этом понимала, что та слишком правильная, а в некоторых вопросах и слишком наивная. Иногда эти черты характера доводили Ирму до приступов ярости. Лика с завидным упрямством умудрялась не замечать ни откровенных, полных тоски, страха и желания взглядов, ни явно спланированных провокаций. Но это ослиное достоинство было фамильной чертой, поэтому девушка была совершенно уверенна, что когда-нибудь, она получит желаемое.

- Пожалуй, - неохотно согласилась.

- Ну и умница! – Лика чмокнула младшую в нос. – Вы помиритесь… и все наконец-то наладится, - со странной интонацией (устало?) сообщила она и немного печально улыбнулась. – А теперь собирайся, пошли за покупками.

Анжелика вприпрыжку выскочила из комнаты, чтобы собраться. Ну, это, конечно, если не акцентировать внимание на том, что она уже очень давно старается избегать ситуаций, при которых могла увидеть свою сестру в неглиже. Порой ей казалось, что Ирма иногда слишком интимно к ней прикасается, слишком чувственно смотрит… Конечно, казалось. Именно так виновным порой мерещатся за самыми безобидными словами намеки на то, что все кругом знают об их проступке.

***

Вадим обладал счастливым свойством организма почти никогда не страдать от привычного многим утреннего нежелания жить, в простонародье именуемого бодуном. Обычно его настигало похмелье исключительного морально плана – иногда было так стыдно за «вчерашнее», что хотелось больше никогда не выходить из квартиры или малодушно не видеть свидетелей его пьяных выходок до конца своей жалкой жизни. Стыд подстерегал парня прямо на границе между сном и реальностью и впивался в совесть клещом, как только Ивлев преступал этот порог. Но неделю назад он впервые в жизни проснулся от этого ощущения.

Ночь после неожиданно закончившегося угона прошла вполне спокойно. Впрочем, даже если Вадиму что-то и снилось, то все это было стерто сном, посетившим его под утро. В том сне Ивлев долго и скучно ходил по серым, ничем не примечательным коридорам, на ходу насвистывая незатейливую мелодию собственного сочинения и вслушиваясь в глухое далекое эхо, пока оно не сменилось звуком капающей воды. Вадим пошел в направлении падающих капель и вскоре попал в темный подвал, под потолком которого вились разнокалиберные трубы. В прямоугольнике единственного источника света – маленького отверстия в стене, крест-накрест пересеченного двумя стальными прутами – на коленях стоял мужчина, облаченный только в широкий собачий ошейник. Его руки были скованы наручниками, от которых вверх уходила цепь, не позволяющая человеку сменить положение на более удобное, а глаза закрывала матерчатая повязка. Мужчина повернул на звук шагов голову, и спекшиеся губы разомкнуло хриплое: «Пить». Ивлев хмыкнул и пошел к капающей с полотка воде. В подставленную руку упали несколько увесистых прозрачных капель. Отчего-то ему показалось очень смешным – достать из штанов уже вполне определившийся со своими желаниями орган и намочить его. Вадим подошел к связанному, приставил головку к приоткрывшимся губам и оригинально сострил: «Все, что высосешь – твое». Мужчина вздрогнул всем телом, но покорно сомкнул на члене губы, на которых тут же вновь закровоточили открывшиеся трещины. А еще с чужого пленника незаметно исчезла повязка, и куда-то мимо Ивлева обреченно уставились безжизненные, смутно знакомые серые глаза. Острая горячая игла стыда прошила тело Вадима лихорадочным возбуждением и выбросила из сна – здравствуйте, утренняя эрекция и четкое воспоминание о владельце серых глаз. Так неуютно Вадиму не было даже в тот раз, когда в 15 лет его, онанирующим на притащенное Пашкой порно, застукала мама. Но возбуждение не отпускало, а напротив, требовало вполне определенных действий. Перед внутренним взором наслаивались друг на друга две картинки: сегодняшняя – из сна, и вчерашняя – вполне реальная. Вадим снова испытал то ни с чем несравнимое чувство, когда понимание того, что ты совершаешь что-то недозволенное, делает процесс только более ярким, а понятия морали и нравственности облетают с тебя как шелуха, выводя на абсолютно новый уровень ощущений. Эту вулканическую смесь удовольствия и усиливающего его ужаса от собственных действий можно описать всего тремя словами – трудно быть богом. В этот момент Вадим больше всего на свете хотел оказаться снова в спортзале наедине с сероглазым незнакомцем. Теперь он определенно не отпустил бы его так скоро. И имел бы его медленно, обязательно – глядя в лицо. На этом месте стыд затопил Ивлева до краев и выплеснулся на руку вместе с семенем. Парень пытался восстановить дыхание, а между тем в голове пульсировало: «Да. Чертовски трудно быть богом. Но как приятно!»