Такое взрослое детство

До нашего прихода отец вполне мог пасти телят возле поселка с кем-нибудь из колхозников, никто не торопил его в Ивкино. Но он так обрадовался предложению зоотехника, что телята уже на второй день были там. Обрадовался, потому что любил сам себе хозяином быть, подальше от начальства. Потому и в пастухи пошел. Ведь пастух как зашел со стадом в лес, так сам большой, сам маленький — никакого начальства над ним весь день. А тут и вовсе за глазами все лето, хозяином всего Ивкино, ровно как на отдельном хуторе жить, в семи верстах от Куренево. Отец сам говорил, что до высылки завидовал тем, кто одним домом на хуторе жил. А тут на тебе: хуторская жизнь сама ровно с луны свалилась. Там по Емельяшевке и сено просто поставить — есть где косить, лужаек заливных полно. А сена много теперь требовалось нам — зимой телка отелится и уже две коровы надо будет прокормить, да овцы еще. И страсть охотничья в отце заговорила. Там в глуши можно будет ружьишко завести, может, удастся лосятину добывать, уток на старицах постреливать. А рыба каждый день под боком, знай лови, не ленись… Завитал отец в облаках.

Уходя со Славкой в Ивкино, отец наказал матери: как только мы с Колей заявимся из Таборов домой, чтобы на второй же день были у него. Мать встретила нас слезами и тут же рассказала, в какую страшную беду попал наш младший братик.

Пока стояли сухие, солнечные дни, Славка пас сносно. Он уже усвоил кое-что из пастушьей грамоты: не отставал от задних телят, отвечал отцу на его голос, знал, что телята могут разделиться на два табуна, но потом обязательно сойдутся. Знал и видел не раз, что в пасмурную погоду огонек от спички или костра не красный, а белым становится под вечер. Значит, надо покрикивать изредка на телят, они от этого берут направление к избушке и все ускоряют ход. Если сытые, ясно дело. Голодных их и с места не сколупнешь.

В тот день с утра моросил дождик. Отец накинул Славке на голову льняной мешок капюшоном, и они пошли за стадом в лес. Отец считал правилом: летний ранний дождь, самое большое, до обеда дотягивает. В большинстве случаев он не ошибался. Но ведь мешок только от вовсе короткого, жидкого дождика. Мешок, он мешок и есть — не брезент.

Дождь скоро и впрямь перестал, но с полудня вновь задожжило. Солнце и не собиралось выглядывать из-за черно-серых облаков, цеплявшихся за вершины деревьев, а мешок давно отслужил, от него плечам еще мокрее делалось — раскис весь. Славка его в руках уже носил. Мокрая, выше него, трава в сговоре с ветками деревьев издевательски брызгала холодными каплями, даже в лицо. Все сверху донизу насквозь промокло, ни одной на нем сухой нитки.

С полудня стадо разделилось на два табуна. Один неизвестно куда пошел с отцом, а другой, в котором телята послабее, помоложе, пасся возле Славки, на прежнем месте. Славка сидел мокрый под елью у догоравшего костра, разведенного отцом, и посматривал на язычки огня, чтобы не прозевать, когда они начнут белеть. Но огонь все не белел, телята разбрелись широко, они жадно паслись и в ус не дули — с ними пастух. Он забеспокоился и решил, не дожидаясь, когда завечереет, собрать своих телят и гнать в загон.

Он гнал их к избушке, а они ни в какую, уворачивались от него и неслись в другую сторону. Даже те, которые считались в стаде тише воды, ниже травы. Хоть и помнил он наказ отца: не насиловать стадо, а только покрикивать на него и не отставать, но вроде бы не мог иначе поступить: не туда телята стремились.

Славка заплакал от бессилия, бросил непутевых телят и направился к избушке один… Однако сколько он ни шел, ни одного знакомого места не попалось. А ведь много уже отмахал, скоро вечереть начнет. Что за чертовщина? Заблудился? Встревоженный Славка бегом бежал, падал, цепляясь за что-нибудь лаптями, поднимался и снова бежал. А дождь не переставал да как припустит-припустит временами — свету не видно. И такую погоду собака нос из конуры не высовывает, а он по лесу носился в отчаянии.

А места были неприметные, однообразные, в пасмурную погоду сам леший не поймет, где он находится. Все глаза проглядишь, а не приметишь, что бывал когда-то.

В сторону, где тянулась равнина со старыми, но стройными лиственницами, Славка не пошел, потому что избушка, считал он, находилась вовсе не там. А тучи по-прежнему лежали на вершинах деревьев, и ему не понять: от туч потемнело в лесу или уже вечерело. Спички до единой размокли, не добудешь огонек, не увидишь, какой он — белый или красный. Уже все слезы Славка выплакал, исцарапался весь, из сил выбился и решил, что ему ничего больше не остается, как заночевать в лесу.

С ним случилось то, что и некогда со мной, и по той же причине: не поверил животным. Но мне тогда посчастливилось на дорогу выйти, а ему не повезло, ночевать собрался. А ведь телята в сторону избушки рвались…