Такое взрослое детство

Любимым развлечением в ту зиму были танцы. Мне все хотелось с Паней потанцевать, но стеснялся пригласить. Она уже не училась, а работала старшей пионервожатой, подолгу бывала в школе, но по-прежнему не обращала на меня никакого внимания. «Если бы она знала, что творилось в моей груди из-за нее, она, может, и полюбила бы меня», — думалось мне не раз. Но высказаться ей, объясниться — у меня, лесного парнишки, не хватало смелости. А если обсмеет меня, да еще расскажет всем — со стыда сгоришь. Так я и не набрался смелости ни поговорить с Паней, ни пригласить ее на танцах. Только весной на подоконнике с чувством на мандолине играл, когда она домой шла.

С приходом весны я затосковал по Ивкино, по ружью, ждавшему меня там в дупле осины. А жить нам, общежитским, труднее стало: хлеба после уроков не купишь в магазине — торговали им с перебоями. А если и купишь, то пока выкарабкаешься из давки в очереди, буханку так расплющат, что на блин походит.

Я сел да и написал про это в газету «Колхозные ребята». Приехал из газеты корреспондент с проверкой, и на третий день в школе буфет открыли. Уж чего-чего, а хлеба в нем для нас всегда хватало. И еще бутерброды с повидлом продавались, чай сладкий и пирожки даже. Только денег не водилось у нас вкусное покупать.

Директор школы Павел Емельянович, председатель райисполкома и парень из газеты вызвали меня на перемене в учительскую и при учителях спасибо за заметку сказали. Еще писать советовали. И не только о плохом, но и о хорошем.

В те дни мы жили событиями в Испании, нам было жалко испанских детей, о которых много писали в газетах, вывешивались плакаты. Носить испанку хотелось каждому, но где ее найдешь. В испанке разрешалось и на уроках сидеть. Если бы школьников-добровольцев брали воевать в Испанию — таборинская школа опустела бы. Мы, куренята, давно были готовы всем общежитием ринуться в бой, чтобы отомстить фашистам за страдания детей.

Но учителя говорили нам, что наш порыв лучше направить на повышение успеваемости. У них одно на уме — успеваемость. А что о ней говорить, если экзамен уже на носу, а в Таборах клуб новый открыли. Звуковое кино стали показывать: «Дети капитана Гранта», «Веселые ребята». Нам не хотелось фильмы пропускать, но и денег на билеты не было. А зайцем не всегда прошмыгнешь, да и стыдно — большие уже. И мы с куреневцем Ваней Мильто подрядились киномеханику — высокому и веселому парню — крутить динамо. По очереди крутили и по очереди смотрели на экран из кинобудки в маленькое квадратное окошко. И вовсе не беда, что не весь фильм подряд смотришь. Что не видели — рассказывали потом друг другу. Муторным, нелегким делом было динамо крутить, а кино-то охота посмотреть. Хоть и по частям.

Шли экзамены выпускные, о них следовало думать, а я — все о ружье в Ивкино. Рассказал о нем своему новому приятелю, однокласснику Мише Семакину, недавно переехавшему с родителями в Таборы из Свердловска. А он мне такое в ответ, что у меня от удивления и зависти глаза на лоб полезли. У него был настоящий наган и даже в кобуре. В тот же день мы с ним, укрывшись за углом дома, в котором они жили, рассматривали наган. Настоящий наган, настоящая кобура из коричневой кожи и с кнопкой даже. Вот только курок не клацал — какой-то пружины не было, и рукоятка без щечек. Хотя я и видел, что из такого нагана не выстрелишь, а глазами так и пожирал его. Миша, видно, заметил это, протянул мне наган, ровно безделушку какую, и равнодушно сказал:

— Забери себе, если хочешь. Насовсем.

Думал, шутит он, а когда понял, что и вправду отдает, — запрыгал от радости. Конечно, он ему в Таборах ни к чему, да и наигрался с ним вдоволь — давно от родителей прятал. А мне, пастуху, без нагана какая жизнь в лесу? Не беда, что неисправный, можно как самопал использовать пока, а там, глядишь, и пружину смастерить удастся. Тогда я буду вооружен до зубов.

Прошел последний экзамен, прошел прощальный вечер, получили свидетельства, пропуск на все четыре стороны… Всем не спалось в ту последнюю таборинскую теплую ночь. Мы, куренята, толпой в два десятка человек бродили по берегу присмиревшей Тавды. Радоваться бы, что с семилеткой разделались, а все грустными выглядели, задумчивыми: прощай, детство, прощай, дружная школьная семья, прощайте, милые, хлопотливые учителя, впереди снова учеба, но уже в разных местах, в разных общежитиях. Такие мысли нагоняли печаль.

А Маруся Егорова с Катей Лебедевой, как нарочно, затянули грустную песню: «Девушку из маленькой таверны полюбил суровый капитан». Маруся в песнях заводилой считалась. Да и училась она лучше всех нас. Умела подругам настроение поднять, делилась последним, скуку не переносила… А тут, когда на душе и так камень лежал, затянула… Видно, и самой тоже тоскливо было.