Такой чудесный день

– Допустим. Ты расшифруешь язык, прочитаешь несколько книг и выяснишь, что нам лгут. Может быть, лгут во всем, и жизнь в 2000 году от Рождества Христова была сплошным оргазмом: люди выбирали правильные профессии, помогали ближнему и по уши погрязли в любви, здоровье и благополучии. И что с того? Ты по-прежнему в 162-м э. у., с браслетом, наставником и ежемесячной терапией. Только станешь еще несчастнее. И сделаешь несчастнее всех нас.

Скол насупился. Лилия, не глядя на него, упаковывала книги в коробку. Он снова посмотрел на Короля и попытался подобрать слова:

– Все равно смысл есть. Счастливость, несчастливость – разве в них суть? Знать правду – тоже своего рода счастье, и я думаю, что такое счастье, даже если оно печальное, принесет больше удовлетворения.

– Печальное счастье? – улыбнулся Король. – Это выше моего понимания.

Леопард погрузился в задумчивость.

Снежинка поманила Скола.

– Пойдем, хочу кое-что тебе показать.

Он встал на ноги и добавил:

– Скорее всего, мы бы выяснили, что факты просто преувеличены: голод был, но не такой массовый; агрессия была, только в меньших масштабах. А мелочи вроде обрезания крайней плоти или поклонения флагу, возможно, выдуманы.

– Коли так, затея вовсе бессмысленная, – отозвался Король. – Ты хоть представляешь, какой это титанический труд?!

Скол пожал плечами.

– Хорошо было бы знать, только и всего. – Он посмотрел на Лилию, которая убирала последние книги.

– Идем. – Снежинка взяла его за руку. – Братцы, оставьте нам табаку.

Они вышли в темноту экспозиционного зала. Снежинка включила фонарь.

– Что ты хочешь показать?

– А ты как думаешь? Кровать, конечно. Не книги же!

Они встречались дважды в неделю, по воскресеньям и еще средам или вудвергам. Курили, разговаривали, рассматривали экспонаты. Воробейка пела песни собственного сочинения, извлекая из струнного инструмента, который держала на коленях, мелодичные, веющие стариной звуки. В коротких и печальных песнях рассказывалось про детей, живущих и умирающих на космических кораблях; влюбленных, которых разлучает новое задание; вечном море. Иногда Король пародировал вечернее телевидение, передразнивая лектора по управлению климатом или хор из пятидесяти товарищей, поющий «Мой браслет». Скол и Снежинка использовали по назначению кровать семнадцатого века и диван девятнадцатого, а также деревенскую повозку раннего до-У и более поздний коврик из искусственного материала. Между встречами они иногда пробирались друг к другу по ночам. Табличка на ее двери гласила: Анна ПЮ24А9155. Цифра 24 – Скол не удержался и посчитал – означала, что ей тридцать восемь, старше, чем он думал.

День ото дня чувства обострялись, а ум становился более изобретательным и беспокойным. Терапия тормозила и отупляла только на неделю, и снова наступала бодрость – снова жизнь. Он принялся изучать язык, над которым корпела Лилия. Она показала ему книги и составленный ею список. Momento – момент, corda – аккорд… И так несколько страниц. Тем не менее в каждой строчке попадались слова, о смысле которых можно было только догадываться. Например, allora – это «затем» или «уже»? Что такое quale, sporse и rimanesse?[4] Всякий раз он просиживал над книгами около часа. Иногда она заглядывала ему через плечо, говорила «Точно!» или «Может, это день недели?», но в основном держалась рядом с Королем, набивая ему трубку и слушая, что он говорит. Король смотрел, как работает Скол, и, отражаясь в стеклянных дверцах доунификационных шкафов, поднимал брови и многозначительно улыбался.

В субботу вечером и в воскресенье Скол виделся с Мэри КК. Он вел себя по-прежнему, улыбался, гуляя по парку аттракционов, и механически, без затей, ее трахал. Работал, как обычно. Неторопливо следовал инструкциям. Необходимость изображать из себя нормального начинала злить, с каждой неделей все больше.

В июле умерла Тихоня. Воробейка сложила о ней песню, и, вернувшись к себе, Скол вдруг подумал (и как ему это раньше не пришло в голову!) про нее и Карла. Воробейка, большая и неуклюжая, расцветает, когда поет; ей лет двадцать пять, и она одинока. Карла, надо думать, «вылечили», после того как он ему «помог», и все-таки вдруг у него хватило сил или наследственности, чтобы противостоять химии хотя бы отчасти? Как и Скол, он генетик-систематик. Вполне возможно, что он тут, где-нибудь в этом же институте, идеальный кандидат на вступление в группу и идеальный партнер для Воробейки. В любом случае попробовать стоит. Каким удовольствием было бы на самом деле помочь Карлу! При сниженной дозировке он бы рисовал – что только бы он не рисовал! – так, как невозможно даже вообразить! Наутро, едва проснувшись, Скол отыскал в дорожной сумке последнюю записную книжку, коснулся телефона и прочитал вслух цифроимя Карла. Экран остался пустым, а механический голос извинился – вызываемый товарищ недоступен.

Спустя несколько дней в конце консультации, когда он уже собрался уходить, Боб РО поинтересовался:

– Кстати, забыл спросить: с чего вдруг ты звонил Карлу УЛ?