Такой случай

— Удивляюсь тебе. Что хорошего ты находишь в этих фендриках?

— Почему фендриках?

— Потому что пижоны они все, вот что. Ты сравни с собой, как хотя бы они одеваются. Знаешь, ты кто против них? Чалдон.

Мое самолюбие было задето. До сих пор мне казалось, что я одеваюсь не хуже других. На мне был суконный пиджак, широкие брюки, заправленные в голенища кирзовых сапог, новая, застегнутая на все пуговицы сатиновая косоворотка, сверху я носил отцовский плащ и кепку с длинным прямоугольным козырьком.

Достав папироску, я сказал:

— А как одет Эдик?

— Эдик? Этот Лоркин ухажер?

— Да.

— Как опереточный артист. Напомаженные волосы, на пальце перстень, дорогой костюм. Черт знает что получается! Люди воевали и ходят в заштопанных гимнастерках, а эти…

— Может, тебе просто завидно?

— Дело не в зависти, — сказал Глеб, — а в справедливости. Хороший костюм нужен каждому — а у нас с тобой есть? А почему? Потому что наши папы не получают двойных окладов. Ясно?

Помолчав, я сказал:

— И все-таки Эдик и его друзья неплохие ребята.

— Да ты их просто забавляешь и сам себе не отдаешь в этом отчета. Примитив получается. Вот что обидно!

— Ну это ты брось, — тихо сказал я ему и отошел в сторонку.

Я совершенно не был расположен портить отношения с товарищами лишь потому, что они одевались иначе, чем я, и потому, что их папы получали какие-то двойные оклады… Но и с Глебом мне не хотелось ссориться, и, повернувшись, я позвал его в столовую. Глеб, конечно, согласился: он был вечно голоден.

Неделя шла за неделей. Октябрьские торжества я провел дома: простудился. С конца ноября начались разговоры о зимней экзаменационной сессии.

Однажды — был уже конец ноября — меня остановил в коридоре председатель институтского профкома — никогда не унывающий человек с надтреснутым голосом.

— Послушай, Скворцов, — сказал он, хлопнув меня по плечу, — Новый год на носу. Что ты думаешь по этому поводу?

— В каком смысле? — спросил я.

— Ты на аккордеоне играешь?.. Вот и чудесно. Будешь участвовать в новогоднем концерте.

Я пожал плечами, удивленный.

— Не согласен?

— Так ведь скоро экзамены.

— Одно другому не должно мешать. Словом, задержись после лекций, потолкуем, у меня есть идея.

Идея эта заключалась в том, что председатель профкома решил организовать в институте джаз. Подумав, я согласился принять приглашение, тем более что участие в художественной самодеятельности у нас расценивалось как общественная работа.

День мой снова заполнился до предела. С утра до трех часов были лекции и семинары, с четырех до шести — репетиции, с семи до десяти — самостоятельные занятия. По вечерам мы с Глебом, который не переставал на меня ворчать за мои приятельские отношения с «фендриками», забивались в его угол на Красной Пресне и, сварив себе котелок картошки, просиживали часто за полночь. Он читал вслух, я конспектировал, а потом мы вместе разбирали прочитанное.

После первых успешно сданных зачетов я почувствовал, как поднялся среди товарищей мой авторитет, но я и не подозревал, что мое имя скоро станет известно всему институту. На новогоднем вечере наш джаз выступил с большой программой. Я сыграл на аккордеоне несколько ультрасовременных вещей и был награжден бурей хлопков, свистом и топаньем ног. Это был успех, хотя, по-видимому, и сомнительного свойства.

Через два дня в один из перерывов ко мне подошел директор института. Справившись ласково-снисходительным тенорком, как я устроился с жильем, он затем предложил мне перейти в комнату при институте, где жили три студента, потерявшие зрение на фронте.

— Тебе с ними будет хорошо, — уверенно заявил он. — Мы прикрепили к товарищам специального человека, который читает им вслух, никуда ездить им не надо. В общем, стараемся создать все условия.

— Мне особых условий не надо, товарищ директор.

— Как так, чудак-человек? — в голосе послышалось изумление и легкое неудовольствие.

— Так. Я обхожусь. Спасибо, — сказал я.

Мне действительно не требовалось никаких особых условий. Единственно, что мне было необходимо, — постоянно находиться среди товарищей, чувствовать, что я ни в чем не ниже их, что мой физический недостаток, каких бы усилий мне это не стоило, не мешает мне одинаково с ними успевать в занятиях и в жизни. И я как будто добился этого. Чего мне было еще желать?

Экзамены за первый семестр почти по всем дисциплинам я сдал на отлично. Весенне-летняя сессия прошла тоже хорошо. Я, кажется, мог бы быть доволен. Но так уж, видно, устроен человек, что ему все мало, что, достигнув определенного успеха, он снова смотрит вперед, и тогда его снова манит синяя птица еще несвершившихся желаний.

5