Такой случай

Я терпеливо ответил на все твои вопросы и пошел на кухню. Я включил свет и стал листать брошюру. Через минуту ты появилась на пороге в одной ночной сорочке с Машенькой на руках.

— Книжки читает! Накормил ребенка какой-то дрянью и сидит читает! Подогрей чайник.

Я зажег газ, принес тебе из комнаты халат, попутно захватил со столика часы. Было четверть четвертого. Ты дала Машеньке чистой воды, перепеленала ее и попросила походить с ней еще, покачать.

— Она теперь скоро уснет, намаялась, бедная, — сказала ты.

— Положи ее в кровать, если она намаялась, может, правда, уснет. Я тоже хочу лечь. Все-таки я работаю, — пожаловался я.

— А я в бирюльки играю? — сказала ты. — Ты думал, будешь только кататься, а саночки Пушкин за тебя будет возить?!

3

Ты и после нередко удивляла меня своей неблагодарностью. Но если бы дело было только в неблагодарности!..

— Надоело, — сказала ты, вернувшись как-то снежным февральским вечером из детской консультации. — Так все надоело!

— Что надоело? — спросил я, хотя отлично понимал, что ты имеешь в виду.

— Да все… Осмотры, взвешивания, прививки. Жизни нет.

— Но все молодые мамы проходят через это. А как же иначе? — сказал я, и в самом деле убежденный, что иначе нельзя.

Ты сердито посмотрела на меня.

— Тебе хорошо, уйдешь на работу и отдыхаешь. Я бы по две смены согласилась работать…

— Потому что ты никогда не работала, — сказал я. — Постояла бы ты за станком или за чертежной доской или даже за прилавком — тогда узнала бы, как отдыхают на работе.

Ты задела меня за живое своим замечанием. И все-таки лучше было сдержаться и не затрагивать этой больной для тебя темы.

— Правильно, — сказала ты даже вроде бы обрадованно. — Но все по твоей милости. Ты воспользовался моей неопытностью, наобещал золотые горы, окрутил и обманул. Дура, не послушалась отца — не пошла в продавщицы. По крайней мере, никто не посмел бы упрекать, что я не работаю.

— Да разве я тебя упрекаю?

— Подумать только! — продолжала ты, уже не слушая меня. — Женил на себе, сделал матерью, а теперь упрекает. Я ночи не сплю с его ребенком, стираю, обеды готовлю, очереди по кабинетам в консультации выстаиваю, ни минуты покоя, ни жизни, ничего. И я не работаю!

— Погоди, Таня, я же не говорил, что ты вообще не работаешь.

— Нет, дружок. Отдавай Машу в ясли, а я пойду на производство. Хватит. Осточертело!

Я опять не сдержался.

— Знаешь, Татьяна, так рассуждать может только мать, которая совершенно не любит своего ребенка. Поверь, что не от роскошной жизни работают на производстве кормящие матери.

— Я тебя не тянула за язык. Я не позволю себя упрекать. Я целый год в кино не была, я круглые сутки занимаюсь только ребенком — и что за это имею? Я плохая мать. Бездельница. Спасибо.

Губы твои дрожали. Было похоже, что ты вот-вот расплачешься.

— Таня, что с тобой? — сказал я. Мне вдруг стало ужасно жалко тебя.

— Ничего, — сказала ты, перебарывая себя. — Если ты сам не видишь и не понимаешь, то, я считаю, бесполезно что-либо объяснять тебе. Иди ужинай, кормилец.

— Танечка, — сказал я, — объясни мне ради бога, в чем я не прав.

— Иди ужинай.

— Я тебя люблю, Таня. Ты знаешь, как я тебя люблю. И я хочу, чтобы у нас был мир… Ну, скажи, в чем?

— Ладно, не подмазывайся. Наговорил всяких гадостей, а теперь как лиса хвостом…

Убей меня, я не понимал, что такого я тебе наговорил, и я вовсе не подмазывался. Но заметив, что и на этот раз слово «люблю» действует благотворно, я, чуть-чуть уже играя (а через минуту и не играя), обнял тебя, и таким образом мир был восстановлен.

Ну, конечно, я отдавал себе отчет в том, что тебе тяжело, что тебе стало еще труднее после того, как твоя мать была оперирована по поводу аппендицита и с тех пор не приходила к нам. Моя помощь по дому была недостаточной, я сознавал и это. И все же я был уверен, что виной всему — твоя изнеженность, то, что в свое время отец и мать не приучили тебя к серьезному труду. Я часто думал — как же управляются другие молодые матери; ведь многие не только ухаживают за ребенком, но и домашнее хозяйство ведут исправно, а некоторые еще ухитряются и работать на производстве. Ты это знала, но порой под влиянием всяких разговоров в родительском доме тебе начинало казаться, что другим легче и лучше, что все как-то ловко устраиваются и только ты, дурочка такая, отдаешь все силы семье в ущерб своему здоровью, красоте.

Помнишь тот день, когда я вернулся из командировки и застал вас с Машенькой в постели, хотя было уже около одиннадцати часов? У нас с тобой всегда были горячие встречи, даже после кратковременных разлук, и в тот раз тоже — ты прямо из постели, босоногая, теплая, кинулась мне на шею, — и, разумеется, ничего неприятного тебе в ту минуту я не решился сказать, но тогда, кажется, впервые у меня мелькнуло, что ты можешь испортить дочку неправильным уходом и воспитанием.

— А мы с Машей так сладко спали, так сладко… что все на свете проспали, — сказала ты, потягиваясь. — Погода, наверно, действует. Иди к ней, а я завтрак быстренько сделаю.

— Вы что же, вместе спите? — сказал я все-таки.