Такой случай

…Как мне хотелось, чтобы она поплакала по-настоящему, упрямо и звонко, поорала бы во всю силу, добиваясь чего-нибудь своего. Но Машенька только, как взрослая, постанывала слабым, надтреснутым голосом и время от времени говорила:

— Хочу к маме. Воды хочу.

Ты брала ее у меня и давала теплой воды. Но и на твоих руках ей не было легче, и она не понимала, что с ней, почему ей так плохо, и скоро беззвучным своим, каким-то запекшимся голосом опять говорила:

— К папе хочу. Хочу воды. К маме.

Ночь была теплой, и я ходил по веранде, держа ее на руках, не чувствуя усталости, готовый ходить так до бесконечности, лишь бы ей стало полегче.

И ей стало полегче. Перед рассветом. Ты, измученная, уснула на неразобранной постели, а потом уснула Машенька у меня на руках. Я почувствовал, что тельце ее больше не прожигает сквозь одеяло, и дыхание сделалось не таким частым и шумным. Она перестала постанывать — благодетельный сон объял ее.

Я осторожно опустил ее в кроватку, постоял, прислушиваясь к ее дыханию, посмотрел на часы — было без четверти три — и тоже лег. В обычное время утром я был на ногах и, так как Машенька спокойно спала, решил, что особой опасности уже нет. Я не стал будить тебя. Выпил кружку молока и пошел на электричку. Но на столе оставил записку:

«Таня, не забудь вызвать детского врача».

На работе я все-таки не находил себе места. Ослепительное июньское солнце било в окна, сверху из открытой фрамуги тянуло приторным запахом спиртового лака. Я не мог сосредоточиться. Сидел за столом, сжав ладонями виски и тупо глядя на ряды чисел, которые еще вчера имели определенный смысл и представлялись увлекательной задачей, а сегодня были не более чем бесформенным нагромождением мертвых знаков, словно из вещей вынули душу. Тщетно я призывал на помощь волю и говорил себе, что эти числа не что-нибудь, а  в а ж н ы е  и с х о д н ы е  д а н н ы е  д л я  р а с ч е т а  о с н о в н о г о  у з л а  а в т о м а т и ч е с к о й  с и с т е м ы  у п р а в л е н и я, — то, над чем трудится весь отдел, — что дело чести нашей группы решить свою часть задачи на современном уровне, быстро и четко, и тем самым мощно подвинуть весь проект, а заодно утереть нос нашим оппонентам «антиматематикам», пытающимся вести подобные расчеты старыми методами, что я обязан думать только о задаче и все посторонние мысли гнать прочь. Я говорил себе это, до боли тиская виски, а в голове независимо крутилась одна и та же фраза: «Вещи подождут, человек не подождет». Я боролся с собой до тех пор, пока Вадик на правах руководителя группы не сказал мне: «Иди, старик, с начальством я улажу… Все равно ты сегодня тоже не инженер… Поклон дочке».

В котором часу я вернулся на дачу? По-моему, было не меньше двенадцати. Твои родители возвратились из Москвы, и каждый занимался своим делом. Машенька, пожелтевшая и осунувшаяся, сидела в подушках на диване и пеленала плюшевого медвежонка. Ты распарывала по швам старое платье.

— Врач был? — спросил я.

— Да она уже хорошо себя чувствует, — сказала ты и с интересом уставилась на меня. — А ты почему, собственно, не на работе?

Я дотронулся рукой до лобика Маши — лобик показался мне лишь чуть теплым.

— Температуру мерили?

— На ручки, — сказала Машенька, отбросив медвежонка.

— Ну что ты сеешь панику? — сказала ты. — Девочке лучше…

— Да у нее же двустороннее воспаление легких, — сказал я с легкой дрожью в голосе. — Пойми, воспаление легких двустороннее!

Я прислонился щекой к Машенькиному лбу — лоб был горячим.

— Папа, на ручки!

— Ну и паникер! — сказала ты, но отложила свое рукоделие и стала искать градусник.

— Почему ты не вызвала детского врача? — спросил я очень тихо и, не дожидаясь твоего ответа, вышел.

Твой отец, точь-в-точь как другие пенсионеры-дачевладельцы, седой, с брюшком, в неизменной голубой майке, катил навстречу тачку с удобрением. Поравнявшись со мной, отер с лица пот и сказал, что главное — это не паниковать, что надо заварить малинки на ночь, как бывало в прежние времена… Я и его не стал слушать (хоть он по-своему и любил Машеньку) и быстрым шагом направился в поселковую амбулаторию.

Я вернулся через час, взмыленный, злой, ведя почти за руку педиатра — толстую краснолицую женщину в белом халате. И только она взглянула на Машеньку, только нащупала пульс, как тут же закричала на нас:

— А утром что вы думали? Почему не вызвали? Температура?

— Тридцать восемь и семь, — пролепетала ты.

— Пирке положительное? Отрицательное?..

— Положительное.

Толстая красная женщина внимательно, холодновато посмотрела на тебя, но ничего не сказала и стала выслушивать Машеньку.

— Надо немедленно класть в больницу.

— Но у нас дома все условия, — побледнев, сказала ты. — Мы можем даже заплатить, если надо…

Женщина снова ничего не ответила и пересела за стол выписывать рецепты.

— Разденьте, уложите под одеяло. Сейчас я пришлю сестру, она сделает инъекцию. Вечером — еще раз… Так не хотите в больницу?

— Нет, нет, — сказала ты. — И кто бы мог подумать? Повалялась вспотевшая на травке…