Такой смешной король! Книга вторая: Оккупация

Алфред молча устроил себе для начала постель в мастерской, чтобы не выглядело вызовом и, он не хотел себе в этом признаться, но в душе-то не очень даже возражал против складывавшихся отношений, и он конечно же знал — почему. Он ждал, что Хелли станет ему выговаривать за его молчаливое, но тем не менее заметное переселение в мастерскую. Хелли промолчала, но ужины, если ему доводилось зайти в небесно-синий дом, для него уже не подогревались. То же самое было и с обедами. Когда он не давал денег — специально, чтобы проверить, — у него их не просили, то же самое с продовольственными карточками. И то и другое он молча оставлял в кухне на столе. Когда же приходил с немцами, офицерами или с кем-нибудь другим, с Килком, например, то Хелли, как всегда, как ни в чём не бывало готовила кофе, и всё продолжало тихо да мирно складываться так, что вскоре они жили каждый сам для себя. Хелли, конечно, принадлежала Королю… Тот как-то не очень обращал внимание на изменившиеся отношения взрослых — так незаметно для него они изменились.

Для Короля незаметно, даже, возможно, для Тайдемана, но не для Марии Калитко, которая каким-то особенным взглядом стала провожать Алфреда при встречах. Вскоре затем, видя, что на переселение в мастерскую Хелли не реагировала, он оборудовал себе жильё в квартире у реки, на веранде, где когда-то проживал Его Величество Король Люксембургский. Когда и это переселение прошло без какой-либо реакции, то есть так, словно это никого не интересовало, он сказал себе: «Всё завершилось». И отправился вечером к Земляничке — мужчина он или уже нет? А Хелли…

Обычай носить обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки базируется на церковном ритуале, который знали уже в далёком средневековье. По старым верованиям, встречавшимся даже у древних римлян, именно от этого пальца идёт кровеносная вена прямо в сердце. Так, обручальное кольцо, находясь на этом пальце, стало символом любви и объединения сердец. Держались обычая этого строго только в католических странах, в иных же кольцо носили на левой руке лишь до тех пор, пока оно было обручальным, после венчания же оно носилось на безымянном пальце правой руки, где и оставалось, откуда уже совсем бессовестные люди время от времени удаляют его в карман…

Хелли сняла своё обручальное кольцо с пальца правой руки и, подумав, спрятала в коробочку, в которой хранились её немногие украшения. Это произошло в тот день, когда пришёл Манчи, чтобы попрощаться, он вступал в эстонский легион или, может, даже в немецкую армию, потому что в комендатуре, куда пришёл по оставленной Майстером бумажке, ему сказали: «Выбирай: или в тюрьму за то, что укрывал русского солдата, или на фронт».

Манчи возражал, он не укрывал русского. Но ему сказали, что в таком случае — тюрьма. Он выбрал фронт. А Сесси? Где Сесси, о том Манчи не ведал, и это была правда, ему поверили.

Манчи попрощался только с Хелли и с Королём, Алфреда он нигде не нашёл. Не мог он его найти потому, что Алфред, сунув своё обручальное кольцо в банку с шурупами, отправился к Земляничке и остался у неё ночевать. Про Земляничку же Манчи ничего не было известно.

Из Звенинога в армию уходил не один Манчи — отправились воевать с мировым коммунизмом да с личными врагами Адольфа Гитлера — евреями, ещё, и Орест, Антс, а главное, Эйнар с Ребра, несмотря на плоскостопие. Но Эйнара таки действительно надо было давно отправить на фронт — не малое дитя, наконец, к тому же хуторянам надоело терпеть всевозможные его выходки, да не только хуторянам. Пошёл в Журавлях в ресторан «Искра», стал буянить, кому-то не понравился, тот предложил спьяну сто марок, чтобы он ушёл. Эйнар потребовал двести, у того не было — занял у хозяйки кабака, и Эйнар ушёл. На следующий день тот дурак, протрезвев, разыскал Эйнара и предложил эти деньги вместе пропить, однако Эйнар был уверен, что и один с этим справится. Дураку стало жалко денег, а был тот малый тоже солидной комплекции… Что из этого вышло? Кому — больница, кому — арестантская. Эйнару конечно же второе…

Что ещё он отмочил? Начнём с того, что у Рямпсли Прийду имелась дочь, Паула, и если Эйнар самому Прийду ужасно не нравился, то почему-то Пауле, наоборот, он нравился. Её нельзя было назвать некрасивой только потому, что некрасивых людей, скорее всего, вовсе нет, вернее, некрасивым человека могут делать его поступки, если они недостойные; но и красавицей эту Паулу никто в деревне не считал, потому-то она, наверное, и проживала в Журавлях, но замуж за городского не хотела, а хотела за Эйнара, хотя была старше на пару лет. Эйнар вёл себя с ней так, словно ничего против не имел, и требовал от Прийду всё чаще браги на том основании, что… зять всё-таки. Прийду плевался и крестился и объявил на всю деревню, что если нет у Паулы жениха, то и этот не жених. Обидно, что и говорить.