Таков обычай...(СИ)

Свет миллиона звёзд заливал поляну, отражаясь в зеркально чистой глади ручья. А растения под серебряными лучами преобразовывались, покрываясь ярким ультрафиолетовым узором, что стелился по всей длине стебля и листа. Короткая же трава, устланная каплями росы, переливалась и горела сотнями мелких огоньков, что от прикосновения взметались ввысь.

Фантастическая и удивительная картина, которая, однако, воспринималась На’ви как нечто естественное и обыденное. Удивить их разнообразием оттенков, красок и цветов было сложно, практически невозможно. Хотя красота и уникальность флоры Пандоры вызывали даже во взглядах представителей коренного народа восхищение и интерес.

Впрочем, в этот самый момент Цу’тэя и Мо’ат мало интересовало окружающее их великолепие. Остановившись посреди поляны, они некоторое время медлили… И хотя цахик не испытывала ни волнения, ни беспокойства, ни скованности, ни неловкости, ей было непросто сделать первый шаг. Некая внутренняя сила держала её на месте, вынуждая отрешённо смотреть в сторону ручья, ощущая на себе тяжёлый и выжидающий взгляд молодого вождя.

И дня не прошло с момента гибели её супруга, а она уже стояла перед другим мужчиной, готовясь к тому, чтобы отдать ему себя. Осознание этого наталкивало на странные и противоречивые чувства, однако, к удивлению Мо’ат, не вызывало ни отторжения, ни страха, ни оторопи. Наоборот, мысль о том, чтобы возлечь с новым вождём, всколыхнула необъяснимое волнение в душе и тень интереса…

Обычай обязывал На’ви хранить целомудрие до заключения брака, а потому сомнений в чистоте и невинности Цу’тэя даже быть не могло. Молодой вождь свято чтил обычаи и традиции своего народа, искренне верил в них и никогда не ставил под сомнения укоренившиеся за многие и многие годы среди оматикайя убеждения и законы.

И осознание того, что Цу’тэй, несмотря на гордый, непоколебимый и резкий нрав, оставался невинным, в определённой степени льстило Мо’ат. Хотя она не призналась бы в этом даже самой себе.

Будучи супругой вождя, Мо’ат не смотрела на Цу’тэя иначе, чем на сильного воина, будущего предводителя и супруга дочери. Теперь же, стоя рядом с ним, размышляя над тем, что должно произойти, цахик впервые за многие годы увидела в молодом оло’эйктане мужчину. Сильного, крепкого, красивого, темпераментного и по-своему притягательного.

Мысль эта, подобно вспышке, осенила Мо’ат, вынудив её медленно обернуться в сторону Цу’тэя, смерив его продолжительным задумчивым взглядом. Воин стоял всего в нескольких метрах от неё. Напряжённый, несколько скованный, выжидающе и пронзительно взирающий на стоящую перед ним женщину, он, однако ж, не позволял себе совершить ни единого движения.

Неуверенность была тому причиной, волнение, внутреннее отторжение или же потаённая боязнь совершить ошибку, Мо’ат не знала. Однако бездействие и напряжённое и гнетущее молчание неприятно давили на женщину. И она, дабы скорее покончить с затянувшимися условностями, потянулась руками к некому подобию накидки, спешно и легко освободив себя от неё.

Освободившись от верхней части одеяния, Мо’ат, ни секунды не медля, сняла с себя набедренную повязку, представ перед напряжённым и цепким взглядом вождя полностью обнажённой, открытой, уязвимой… По крайней мере, именно подобная иллюзия складывалась в сознании при виде цахик. Однако то было заблуждение — непозволительное и грубое.

Нагая и открытая, она, однако ж, оставалась опасной и грозной охотницей, способной лишить жизни даже сильного воина. И Цу’тэй знал об этом очень хорошо. Потому, наверное, и не спешил бросаться на цахик, подобно голодному зверю, позволяя ей контролировать ситуацию.

Мо’ат же, осознав, что вождь даровал ей свободу действий, испытала оттенки странного удовольствия — необъяснимого и доселе неизвестного. На мгновение приподняв уголок губ в подобии улыбки, женщина, словно сорвавшись с цепи, в два шага преодолела разделявшее их расстояние, жадно впившись в пухлые губы Цу’тэя.

Неожиданность и резкость действия, похоже, сбили с толку молодого оло’эйктана, вынудив его поражённо застыть на месте, непроизвольно обхватив ладонями плечи Мо’ат, словно в попытке отстранить её от себя. Однако же настойчивость и жадность, с которыми цахик впивалась в губы Цу’тэя, не оставляли ему ни единого шанса воспротивиться ей или же отворотиться. Впрочем, столь глупая и абсурдная мысль даже не проскользнула в его голове.

Сильнее сжав ладони на её плечах, Цу’тэй ответил на поцелуй. Несколько неумело, грубо и жадно он впивался в женские губы, царапая их острыми клыками. Она же, чувствуя нетерпение и настойчивость вождя, испытывала нечто, отдалённо напоминающее удовольствие и потаённое самодовольство, которое, как думала сама Мо’ат, не было свойственно ей.