Такси!

– Грандиозно. В розницу вино идет за пять девяносто девять в аэропортах и на паромах. Внутри страны – за шесть девяносто девять.

– И что?

Стеф придвинул ко мне еще одну откупоренную бутылку, уже без этикетки:

– Теперь попробуй это.

Я отхлебнула и этого вина, но разницы не заметила.

– Если бы я тебя плохо знала, то подумала бы, будто все три недели ты учился на дегустатора.

– Нет, скажи, а об этом ты что думаешь?

– Жаль тебя разочаровывать, но для меня на вкус одинаково.

– Потрясно! – Он явно был в восторге. – «Респект». Обычное испанское столовое вино. Два пятьдесят в магазинах и полтора фунта в порту.

– Рада, что смогла тебя осчастливить, не отличив плохого вина от хорошего, Стивен.

Стивеном я назвала его специально – чтобы позлить. Это его настоящее имя. Стивен Мур стал Стефаном Муковски пару лет назад без особых на то оснований. Насколько понимаю, ему просто захотелось обзавестись романтическим псевдонимом. Я и не знала, как Стефа зовут на самом деле, пока во время сборов в Испанию не заглянула в его паспорт. Дурь, конечно, редкая, но Стеф очень мил. Сахарочек, при всей своей браваде.

– А вот и нет, Кэт, вовсе нет. Ты у меня что надо. – Он поставил обе бутылки рядом. – В них одно и то же вино.

– Но ты же сказал…

– Я в курсе, что я сказал. «Хосе Мария Маркес» девяносто шестого года стоит от шести до семи фунтов, и люди столько и будут выкладывать за столовое вино, которому два пятьдесят красная цена. И все потому, что на нем этикетка от «Маркеса».

– Стеф, ты хочешь сказать…

– Это все этикетка, Кэт. Только по ней люди и выбирают вина. Они понятия не имеют, что внутри! – Стеф был взбудоражен. Бобы кипели вовсю, но он даже не замечал этого. – Ты знаешь, что по крайней мере четверть сортов вина в магазинах на вкус отдает пробкой? Замечала?

– Нет.

– Люди не знают, чего ждать от вкуса. Они просто понимают, что это вино, – и пьют его. Они верят ЭТИКЕТКЕ.

Теперь я сообразила, для чего понадобилась эта поездка в Испанию и почему ее организовали так скоропалительно. Раньше он ни разу не упоминал о «лучшем друге» в Мадриде.

– Что это за афера, Стеф? Ты во что вляпался?

Я сидела у Стефа на кухне и пыталась есть цыпленка. Порция была солидная – ножка и часть грудки. И семь жареных картофелин – семь. И целая гора зеленых бобов – они грозили вот-вот посыпаться с тарелки. Все это долго тушилось в подливке. Стеф поведал, что весь фокус кроется в масле с чесноком и эстрагоном, которым он полил цыпленка, перед тем как поставить в духовку. Я машинально улыбалась, стараясь не думать обо всем, что умяла незадолго до этого: утиные сердечки, гусиная печенка, блюдо грибов, капуччино, черный пудинг, суп-пюре из омаров, гребешки с кремовым соусом, черника и красная смородина с желе из шампанского. Порции маленькие, но в желудке они громоздились горой. Отрезав тонкий лоскутик курятины, заставила себя отправить его в рот. Теперь предстояло сжевать – и смириться с новой мешаниной вкусовых ощущений. Стеф тем временем подлил мне дешевого вина, прикидывающегося «Хосе Марией Маркесом», и похвастался, какую лихую он затеял махинацию. Это было его детище. Стеф вышел на связь с этикеточным типом, с владельцем грузовика, с поставщиком дешевого вина – словом, со всеми. Стеф считал, что ничем не рискует – на передовой отдувается шайка чокнутых испанцев, а сам он ловит кайф у себя дома на Брик-лейн в компании жареного цыпленка, трех сотен краденых компьютерных игрушек и таксистки на пять лет старше его, некогда великолепные формы которой вот-вот сгинут под ведром соуса и тонной кулинарных шедевров.

Пока Стеф распинался про затею с вином, я вглядывалась в его лицо. Бледно-голубые глаза, окруженные тенями – результат сборищ, бессонных ночей, перетекавших в дни и снова в ночи… Чудесные светлые ресницы, придающие ему облик невинного младенца… Следила за движениями чувственного рта, за ямочками, то появляющимися, то исчезающими на щеках, и думала: как я могу сидеть спокойно и позволять этому волшебному мальчику губить собственную жизнь? Ведь Стеф действительно волшебный. В нем есть нечто особенное. Как бы это объяснить? Он хорош в постели – но это само собой разумеется. И у него изумительные руки, каждое его прикосновение – это нечто необыкновенное. И он замечательный слушатель – помнит все, что я ему говорила, и никогда меня не судит. И инстинктивно чувствует, когда что-то не так. Как сейчас.

– Кэт, ты чего? Ты к еде даже не притронулась.

Я с трудом одолевала следующую картофелину. К жареному пейзажу на тарелке я толком не прикасалась – просто перемешала его так, чтобы он казался поменьше.

– Я тревожусь за тебя, Стеф.

– Тревожишься? Почему?

– Кажется, на этот раз ты влип по уши. Мне бы не хотелось, чтобы это все кончилось тюрьмой.

– Ага, Кэт, радость моя. Буду сидеть дома как паинька и готовить цыпляток, да? – Ямочки исчезли. Стеф со стуком бросил вилку на пустую тарелку и отнес ее в мойку.

– Стеф, подумай как следует. Если этих испанцев поймают, они все повесят на тебя. Им же надо будет как-то отмазаться, верно? Сам посуди.