Такси для ангела

Я последовала его примеру и через несколько секунд уже дышала ему в плечо. Теперь папоротники были совсем рядом и почти касались моего лица. И я почувствовала, как у меня засосало под ложечкой. Так бывает в детстве, когда боишься темноты. Так бывает в юности, когда боишься поцелуя. И наверное, так бывает в старости, когда боишься холодной одинокой постели. И смерти вылинявшей кошки — единственного близкого тебе существа.

Папоротники всегда вызывали во мне трепет. В их совершенной красоте было что-то не правильное, что-то вероломное — как если бы они прорастали из пустых глазниц, из полых костей, из слежавшихся волос. Как если бы между их корнями ползала глухая и слепая насекомая смерть…

— Видите? — громко шепнул Чиж, и я даже вздрогнула от неожиданности. — Вы видите?

— Что?

— След! Вот здесь, чуть правее, под листом! Теперь и я увидела этот след на жирной, перекормленной удобрениями земле: даже извечной Петиной лупы не понадобилось. Это был не совсем полноценный след, вернее — даже часть следа: узкий каблук с характерной набойкой и часть подошвы.

— Несомненно, женский! — прохрипел Чиж.

— Несомненно.

— Вот видите. Значит, кто-то все-таки решился перепрыгнуть через клумбу.

— Вы же сами говорили… Перепрыгнуть через клумбу — невозможно. Тем более — женщине.

— Это почему же? У нас равноправие. И торжество феминизма.

— Господи, при чем здесь феминизм?..

— При том, что нормальная женщина способна только на преступление в состоянии аффекта. И лишь проклятые феминистки совершают гадости сознательно и долго к ним готовятся.

— Вы пострадали от лап феминистки, Чиж? А гадость — это убийство, насколько я поняла?

Не на шутку возбудившийся Чиж пропустил мои слова мимо ушей.

— След совсем свежий, Алиса. Ему максимум час-полтора. Сколько времени прошло со смерти Канунниковой?

В который раз мне напоминают, что Аглая умерла!..

— Не знаю.

— Что же вы… Момент смерти необходимо было зафиксировать.

— А вы сами-то зафиксировали?

— У меня цифровая камера с таймером… Но и без нее я могу вам сказать, что смерть наступила в двадцать два часа сорок четыре минуты. Сейчас, соответственно, ноль часов одна минута… Итого прошел ровно один час семнадцать минут…

Вот оно что! Оказывается, под легкое подрагивание папоротников мы переползли в новые сутки, и трагический конец Аглаи был уже “вчера”.

А Чиж… Чиж все еще не мог отлепиться от следа. Он обхаживал отпечаток без всякого стеснения: так морячок, вернувшийся из рейса, обхаживает шлюху в портовом кабаке. Новоиспеченный сыщик-любитель то припадал к четкому рельефу подошвы, то тянул губы к трепетному силуэту каблука, на котором явно просматривался рисунок звездочки, то благоговейно сучил руками перед листом-спасителем, укрывшим от посторонних глаз такую важную улику. Еще минута — и он предложит случайному следу от случайной женской туфли руку и сердце. И маленькую, но гордую операторскую зарплату.

— Ну что вы прилипли к земле, Петя? — с долей нездоровой ревности спросила я. — Так и будете сидеть?

— Вы не понимаете… Это чрезвычайно важно… Обувь так же индивидуальна, как и отпечатки пальцев. По этой набойке легко установят владельца. Убийцу…

— Все еще продолжаете считать, что убийца перепрыгнул через клумбу?

— Теперь я убежден в этом на сто процентов.

Жаль, что я не могла разделить уверенность Чижа. И все из-за противоположного берега папоротниковой реки: только теперь я поняла, как он был далеко! Отсюда был виден только край дорожки и царственная спинка кресла.

Никогда, никогда я не решилась бы устроить побег на другую сторону: побег в окружении жалких сорока-пятидесяти секунд, каждая из которых могла оказаться губительной для идеально просчитанного плана…

Да нет же, черт возьми, как он может быть идеально просчитанным, если с самого начала строился на разбитом Аглаей бокале? Она разбила его, а могла бы не разбивать!..

— Какая глупость! — рявкнула я так громко, что Чиж дернулся и повернулся ко мне. — Какая глупость все это!

— Что — “это”?

— Все, что вы здесь нагородили! Не может человек без специальной подготовки перепрыгнуть через эти папоротники!

— Все бывает, — философски заметил Чиж только для того, чтобы морально поддержать отпечаток каблука на земле.

— Без разбега? Здесь же полметра, не больше! Не развернешься!

— Все бывает…

— Не бывает! Не может идеально просчитанный план зависеть от разбитого бокала!

— А с чего вы взяли, что он идеально просчитан? Может быть, мы имеем дело с гениальным наитием!

— Не смешите меня!

Ватсон из меня никакой, это точно: вместо того чтобы почтительно кивать головой, соглашаться и бросать в воздух лифчик от полноты чувств, я брюзжу, ною и подвергаю сомнению не только выводы Чижа, но и знаки препинания, которыми заканчиваются эти выводы.

Дура я, дура!

— Дура вы, дура, Алиса! — в сердцах бросил Чиж. — Сколько вы проработали у Канунниковой?

— —Какое это имеет значение?

— Сколько?

— Ну, полгода… Ну и что?

— Разве она не говорила вам, что любой идеально просчитанный план, равно как и любое идеально просчитанное преступление, проваливаются?

— Это почему же?