Таксидермист

– Сегодня прямо хоровод гостей. Сперва кюре, а теперь кто? Увы, ничего не могу предложить, кроме этой воды из кувшина. Отличный урожай, воистину. Погоди-ка, друг… что-то ты знакомо пахнешь. Уж не палач ли ты? Тот самый мэтр из Корвиньяка, о котором все болтают? Ну, с тобой хотя бы есть о чем поговорить, не как с этим попом. У нас, по крайней мере, есть общие интересы. Только ты убиваешь этих червяков бездумно, а я это делаю ради науки. И удовольствия. Ага! У нас есть еще кое-что общее, – добавил барон. – Одна любовница. Наша сладенькая! Воистину, это сближает людей! Только с Луазеттой завтра воссоединюсь я, а не ты, мой дорогой. Ничего не поделаешь, она выбрала лучшего.

Дурвиль молча шагнул вперед и посмотрел узнику в глаза, чувствуя, как тесную камеру заполняет сладкий насыщенный запах яблок.

* * *

– Что с вами? Дурвиль? Дайте воды!

– Он жив?

– Не знаю, перестаньте толпиться. Воздуха! Вынесите его на воздух!

«Со мной все в порядке», – хотел сказать Дурвиль, но отчего-то не мог. Он чувствовал себя старым. Очень старым. Как те каменные плиты, на которые потоками лилась кровь в древнеримском Большом цирке. Как пики, которыми пронзали гугенотов при свете факелов. Как стены Мастабы, с которых падали еврейские воины, сталкиваемые ровными рядами копий Молниеносного легиона. Как пирамиды отрубленных голов, с которых жрецы Аль-Мансура взывали на закате к своему богу. Как Луазетта, которая везде танцевала на трупах и в струях крови. Везде, где шла резня. Она была очень стара. Время ее когда-то уже прошло, но должно было прийти снова. Луазетта ждала. Она была голодна. А через другие моря крови к ней спешил ее возлюбленный, который начинал, стоя у ее трона. Рогатый бог охоты. Они искали друг друга.

Едкий запах аммиака ударил прямо в ноздри и глаза. Глаза, которые за одно мгновение увидели больше крови, пожаров и смертей, чем кто-либо видел за всю жизнь. Дурвиль очнулся.

Собравшись с духом, вытер сочащуюся из носа кровь.

– Вина… дайте вина.

* * *

Они сидели в «Толстой гусыне», Дурвиль тупо смотрел, как доктор заботливо отмеряет ему мутные белесые капли в рюмку с ромом. Дрожащими пальцами он достал из кармана портсигар.

– Что там случилось? – спросил Лакруа.

– Прежде всего – сколько я там пробыл? Сколько оставалось до рассвета?

– Рассвета? Даже минуты не прошло! Он с вами говорил?

– Это не так… Я вижу… образы.

– И что вы видели?

Молча покачав головой, Дурвиль залпом выпил ром со странной, незнакомо пахнущей добавкой.

– Скажите мне только одно. Кто это чудовище?

– Вы мне не поверите. Я бы сказал, что дьявол, но на самом деле даже не знаю кто.

Доктор похлопал его по плечу.

– Смелее, мэтр. Завтра вы его казните, и все закончится.

– Нет, – ответил Дурвиль. – Не закончится. Он будет лишь переноситься с места на место. А когда я его казню, доктор, он станет еще сильнее.

Лакруа пристально посмотрел на него.

– Вы слишком переволновались. Вам определенно нужно прилечь.

Дурвиль схватил врача за сюртук.

– Я видел, что наступит потом, доктор! Я видел людей в полосатых рубахах, которых убивали дымом! Железные тернии! Я видел мушкеты величиной с ладонь, которые не нужно заряжать! Я видел корабли среди туч, изрыгающие огонь! Людей, которых грудами швыряли во рвы!

– Допейте опиум, прошу вас. Это вас успокоит.

По лицу палача текли слезы.

– Луазетта ушла… Моя Луазетта.

* * *

К утру дождь полностью прекратился. Толпа на Лазурной площади собралась уже к благодарственной молитве, а к заутрене яблоку негде было упасть. От эшафота ее отгораживала шеренга солдат с примкнутыми штыками, в высоких фуражках, украшенных республиканскими котильонами. Продавали горячие каштаны, печеную картошку и фрукты в сахаре. Карманники трудились уже с ночи.

Стоявший на эшафоте Дурвиль выглядел совершенно спокойно. Он надел свой обычный костюм – короткий жакет, панталоны, рубашку, фригийский чепец и чулки. Всё – предписанного древним, уже забытым законом цвета бычьей крови. Молча сжимая в зубах трубку, он смотрел на вглядывавшиеся в него лица, будто кого-то искал. Барнабе и Луи были одеты в черное, не считая обычных белых рубашек. Они ждали.

Когда подъехали повозки, толпа уже устала и начинала проявлять нетерпение. Послышались крики и свист зевак, но при виде повозок все быстро успокоились.

Потом было как всегда.

Некоторые изо всех сил держались отважно, но при виде уходящей в небо, сверкающей красным машины и синего лезвия в одно мгновение впадали в панику. Приходилось тащить их по ступеням эшафота, пинающихся и вырывающихся, будто перепуганные животные. Грохот барабанов и рев толпы заглушали их крики и мольбы о помощи.

Дурвиль работал как на молотилке или на мельнице. Несколько действий. Помощники при эшафоте принимали приговоренного у солдат, Луи толкал его на доску, Барнабе застегивал ремни, доска опускалась на петлях, падал блок подпорки, Луи уже ждал у корзины, придерживая осужденного за уши. Дурвиль во внезапной тишине освобождал замки. Визг, грохот, мягкий пустой звук падающей в корзину головы. Раз, два, три.