Таксидермист

«Я тут заплесневею в этой резине, коже, войлоке и шерсти, – подумал он. – Нужен доступ воздуха. Вопрос не только в воде, мыле или одеколоне. Я уже несколько недель не снимал одежду».

Если бы сейчас сюда вошла сама Марлен Дитрих в одном халатике, мягкая, ароматная и гладкая, а потом скользнула бы в койку и поманила бы его пальцем из-за занавески, он даже не притронулся бы к ней. Постыдился бы. Это не по-людски.

Сперва ванна. Долгая ванна. Мыло, губка, зубной порошок.

И, естественно, бритва. Сбрить эту отвратительную вонючую козлиную бороду. Натереться одеколоном.

И только тогда можно показаться женщине.

«Боже, как я воняю, – мысленно простонал он. – Пожалуй, я до конца жизни не притронусь к лимбургскому сыру».

Однако он тут же сообразил, что даже самого выдержанного и заплесневевшего лимбургера будет слишком мало, чтобы воспроизвести неповторимый аромат подводной лодки.

Душный, сладковатый смрад грязных тел, разлагающегося мужского пота, особенно с ног, смешанный с запахом солярки, резины, аккумуляторного электролита из трюма, с деликатной примесью плесени, блевотины и аммиака. И вдобавок остатки аромата неопренового клея и краски. Этакий козлино-технический запах.

Боцман называл его коротко – «мокрый бздеж».

– Радиограмма, господин старший помощник, – радист рассек воздух зажатой в руке депешей, будто собираясь впихнуть ее Рейнхардту в рот. Под редкой, как исландский лишайник, недоразвитой бородкой виднелась восковая кожа и красный румянец на щеках. Дети. Они все были детьми. Подводный детский сад Северной Атлантики. Наверняка точно так же, как и на торговых судах и эсминцах «томми». Детская война. Парень уже подскакивал от нетерпения. «Ну что там? Что там? Плюшевый мишка?»

– Подождите, – буркнул Рейнхардт, сражаясь с пуговицами онемевшими и замерзшими пальцами. Сняв наконец тяжелый как сто чертей плащ, он повесил его на трубу перископа, чтобы стекла вода.

Радист слегка привстал на цыпочки, снова подсовывая свой листок бумаги, будто лакей серебряный поднос с утренней почтой, но Рейнхардт, присев на ящик с картами, стаскивал тяжелые, подбитые изнутри пробкой и войлоком сапоги.

– Вы в самом деле считаете, что наш благодетель, главнокомандующий кригсмарине гроссадмирал Карл Дениц, не выдержит до того, как я сниму плащ?

На покрытых золотистым пушком щеках радиста проступил румянец.

– Да… – удовлетворенно процедил Рейнхардт, стаскивая через голову влажный свалявшийся свитер неопределенного бурого цвета. Дорогой свитер из шерсти ламы, застегивавшийся на молнию до самых ушей, который еще месяц назад был синим. – Именно так. Спокойно и по очереди. Не дергаться и не метаться. Все следует делать профессионально, господин радист. Кок! Что там с кофе, который я просил полчаса назад?

– Заваривается, господин старший помощник.

– Что там, грызут этот кофе, вместо того чтобы смолоть? – ворчал Рейнхардт. – Где маат с центрального поста? Что тут вообще творится? Унесите это мокрое дерьмо, как только стечет вода, и развесьте как следует в машинном отделении. Через полчаса оно должно быть полностью сухим! И сапоги тоже! Давайте сюда вашу радиограмму.

Новенькая, еще недавно пахшая краской и клеем субмарина серии XXI предлагала разнообразные удобства, о которых на старой U-115 можно было только мечтать. Два гальюна вместо одного. Душ. Умывальная. Увы, из-за аварии опреснителей – пока что теоретически. Помыться было можно, но лишь в соленой забортной воде. Однако воняло тут, пожалуй, все же меньше. Если бы лучше работала вентиляция, даже воздух можно было бы счесть чистым. Но самое главное, что старпом обзавелся малюсеньким закутком – почти настоящей каютой, которую делил лишь со старшим механиком. Чудесно. Нечто вроде сортира в вагоне второго класса. На старой VIIс у него имелась только койка с занавеской в офицерском кубрике, как и у любого офицера на борту. Теперь же он с удовольствием закрыл дверцу из имитирующего дерево листа фанеры и мог насладиться неким подобием уединения.

Сразу же надев другой свитер и кеды, он тяжело вздохнул и принялся за работу.

Положив листок на маленький складной столик, открыл деревянный ящик с «Энигмой», выглядевшей как странная пишущая машинка-переросток. Ругаясь себе под нос, отыскал в выложенных бархатом гнездах шифровальные цилиндры и насадил их на оси. Закрыв глаза, постучал пальцами по столу, а затем посмотрел на календарь и в потолок, ища в памяти актуальные настройки.

– 2178, теперь контакты: REGENBOGEN, ULLA 88 NORDPOL, – пробормотал он, устанавливая обозначенные буквами и цифрами кольца, а затем вставляя разъемы в помеченные буквами гнезда. – Черт бы их побрал, банду шутов. Команчи в жопу траханые.

Рейнхардт печатал неумело, большими и указательными пальцами, медленно и сбивчиво стуча по клавишам, будто сельский чиновник. Грызя погасшую трубку, цедил в мундштук непристойные слова. Подобного занятия он терпеть не мог.