Талаки-селасе

— Я слышала, он жениться собрался, — быстро добавила старуха. Шали выскользнули из рук Нафии, она задрожала, и две крупные слезы навернулись на ее глаза.

— Аллах его простит! Пусть аллах пошлет ему счастья, чтобы другая жена любила его, как я! — больше она не смогла произнести ни слова и ничего не понимала из того, что говорила ей старуха.

А старуха выведала, что требовалось, вернулась к тетке Эмина и пересказала все по порядку.

Когда Эмин это узнал, ему стало еще горше, и он принялся чуть не каждый день ходить по махале Нафии. Днем пройдет, а вечером корит себя за слабодушие, две муки теперь единоборствовали в его сердце. Не тот стал Эмин, не приведи аллах! Исхудал, ослаб, прячется от людей, избегает дружеской беседы.

А один раз так разозлился, что чуть не убил себя. Проходил он по улице Нафии, и когда приблизился аршинов на двадцать к ее дому, решетка на окне приоткрылась и на булыжники мостовой упала гвоздика. Он подошел ближе, осмотрелся, не идет ли кто по улице, нагнулся, схватил цветок, прижал к сердцу, к губам, ко лбу, потом достал шитый серебром платок, завернул в него гвоздику и спрятал за пояс.

А оттуда, из-за решетки, смотрели на него ясные, радостно светившиеся глаза.

Придя домой, он едва не лопнул от злости, швырнул гвоздику на улицу, но немного погодя чуть было не махнул за ней через ограду.

Два чувства раздирали его сердце. Какое победит?

Больше так продолжаться не могло. Нужно было разорвать этот замкнутый круг, а известно, рвется там, где тоньше. Эмин сделал выбор, но тут появилось новое несчастье, мученье пострашнее.

Он выгнал жену «талаки-селасе» (нет бы просто отпустить на все четыре стороны!), а теперь не может взять ее обратно, пока она не обвенчается с кем-то другим и не проведет с ним хотя бы одну ночь, только потом Эмин сможет ее вернуть.

Ох, ох, ох, что он наделал!

Он сам заставит Нафию провести ночь с другим, пусть даже одну-единственную ночь, он сам, который прятал жену даже от солнца! Что же он над собой сотворил, неужто он допустит такое? Но если хочет ее вернуть — должен пройти и через эту муку.

Эмин без конца перебирал в уме всех знакомых и остановился на портном Рагибе. Рагиб, правда, не стар, но добрый и мудрый человек, большой друг Эмина. Однако Эмин не решался сам идти к Рагибу, к тому же было стыдно рассказывать все отцу. Что оставалось делать? Отцу рассказать придется, днем раньше, днем позже. Наконец, как-то вечером он во всем признался Хаджи-Агушу и думал, что тот удивится его решению, отец же нисколько не удивился, только пожал плечами и спокойно сказал:

— Я это предвидел, Эмин!

Хаджи-Агуш отправился в мастерскую Рагиба. Уселся на ступеньки, а Рагиб-ага сидел в углу и обшивал каймой жилетку. Хаджи-Агуш то курит, то перебирает четки, то пытается заговорить, то вновь умолкает. Видит Рагиб, что ходжа совсем истомился.

— Ты пришел мне что-то сказать, Агуш-эфенди? — первым заговорил Рагиб.

— Спасибо тебе, что сам начал, — обрадовался хаджи, — если б не ты, я бы еще час молчал.

— Ну, говори!— Рагиб-ага отложил работу, достал кисет, свернул цигарку и оперся локтями на колени, чтобы стать поближе к Хаджи-Агушу.

— Ты, верно, и сам догадаешься, о чем я хочу тебя просить. Тяжелы мне, старику, такие хлопоты. Этот мой дурачок, а твой друг... он ведь прогнал жену ни за что.

— Ни за что, клянусь аллахом, Агуш-эфенди. Все мы, сколько нас есть, знаем, что она честная женщина. И что ему в голову взбрело? Я и по сей день себя виню, что не смог его тогда отговорить, а ведь считаюсь лучшим его другом.

— И я говорил... Так вот, он решил ее вернуть, не может без нее жить.

— Ну и пусть вернет, клянусь аллахом, и прогонять ее не следовало.

— Но как?

— Да так, как и отпустил, просто.

— Не просто, — вздохнул Хаджи-Агуш, — он же ее отпустил «талаки-селасе», и теперь нужно найти друга, честного человека, который бы слово дал ее вернуть.

— Правда твоя, Хаджи-эфенди, другого выхода нет!

— Нет!— согласился Хаджи-Агуш.— И вот... Эмин подумал о тебе, Рагиб-ага, может, ты с ней обвенчаешься, а на другой день отпустишь «талаки-селасе», тогда она сможет вернуться к нему.

— Я? — удивился Рагиб-ага,— А не лучше ли найти старого человека?

— Можно и так,— продолжал Хаджи-Агуш, — но верный друг надежнее, он сдержит слово не хуже старика, которому жена не нужна.

— Ты прав, Хаджи-эфенди. Если Эмин хочет, пусть это буду я.

Так Хаджи-Агуш уладил дело. Эмин был рад, хоть его и мучило, что Нафия станет чужой женой, пусть даже его лучшего друга, каким был Рагиб-ага.

Свершилась свадьба, и Рагиб-ага ввел невесту в гарем.

Спустилась ночь, погасли огни, низко сияла луна, легкий осенний ветерок доносил из-за мельницы, с луга Юсуфа-Фетао аромат старых лип, ночью они так прекрасно пахнут, и запах разносится по всему городку, словно сам аллах кадит миррой.

В низком гареме Рагиб-аги на ковре разбросаны пестрые шальвары, расшитая жилетка, шелковая паранджа. Три перины уложены одна на другую, чтобы Нафии было мягче.

Она лежит, волосы рассыпались по подушке, глаза закрыты, тени от длинных ресниц падают на белое лицо.

Видно, мечтает. Мечтает об Эмине.