Талант и поклонники, или История Марианны Коварской, родившейся под знаком Козерога

— Ию Савину я знаю прекрасно, что ты говоришь. Я только не знала, что она играла Нору, надо же. А Сережа совсем не дурак.

— Маша, конечно были. И у него были женщины, и у меня были мужчины. Все было. Мы были молодые. А потом уже не очень молодые — но это ничего не меняет.

— А ты любила кого-нибудь до папы?

— Да.

Теперь она идет не за чаем — теперь она идет за сигаретами. Со смерти папы я никогда не видела у нас в доме сигарет. Тоже гостевые — или она курит, тайком от меня?

— Будешь?

Отказаться от сигареты, предложенной собственной матерью, невозможно. Я беру ее — третья сигарета за четыре дня. Четвертая или пятая в жизни — на третьем курсе с девчонками, со Светкой один раз. С сигаретой в руках мама представляется совсем другой женщиной. Просто женщиной. Такого не было никогда.

— Был такой Володя. Мы в Крым вместе с ним ездили. После первого курса.

— Вы компанией ездили?

— Нет, мы вдвоем ездили, компанию уже там нашли. Компания была здесь, еще до того. Ну, а потом обе компании слились, все перемешались. Потом все поменялись, и не один раз. А потом я вышла замуж за твоего отца.

— В смысле — все поменялись?

— В прямом смысле. Как будто ты не понимаешь… Ну как меняются? Одни начинает жить с другими, другие с третьими, и так по кругу.

У меня никогда не было компании. Откуда мне знать.

— He специально, нет, не то что там нарочно… нет. Просто кто-то ссорится, кто-то их мирит, кто-то кого-то утешает — и получается новая пара. Или из ревности — приревновал, бросил, стал с другой гулять. Или чтоб показать, что тебе все равно — по-разному. Или безумная любовь вдруг — тоже бывало. У нас один парень хотел из окна бросаться — бросился, но не до конца разбился, к счастью.

— Из-за тебя?

— Нет, что ты, не из-за меня. Из-за моей подруги.

— А я ее знаю?

— Да нет, ты вообще почти никого не видела из той компании — осталось-то два-три человека. Зинка, и Лена еще Хохрякова, и Петя Щеглов — а больше я никого и не видела уже, не знаю сколько лет. Все как-то рассыпались.

Зинку и Лену Хохрякову я видела пару раз. Последний — на папиных похоронах. Щеглов тогда был за границей, не приехал — его я помню в детстве, он одно время приходил часто. Зинка и Лена Хохрякова были в меру расплывшиеся, не слишком интересные женщины. У каждой были какие-то мужья, дети — но в них я уже путаюсь.

— Щеглов был в меня влюблен. Было такое. Но мне было как-то все равно, я и внимания не обращала. Нет, конечно, кое-что было. Пару раз… Пару раз, Маша, у всех было, не было только у тех, кому сильно повезло — либо любовь такая сильная, либо семья такая крепкая, мужик крепко держал — а у тех, кому повезло меньше, у всех было. Ты же понимаешь, правда?

— Я понимаю.

— Ну и вот, все так. Этого словами не объяснишь. И долго рассказывать. И не нужно.

— А ты сильно любила этого Володю?

— Сильно. Ты меня хочешь спросить, любила ли я других, после него, так же сильно? Нет. Я его очень любила. Я там такое вытворяла, после того как мы разошлись… Ну, хватит об этом, не хочу я больше про это говорить.

— А папа?

— А Юра был очень надежный. Юра был как раз то, что мне было надо.

Юра был надежный, и она остановилась. И до сих пор помнит этого своего Володю. И никого не любила так, как его. И папу тоже.

— Ты не думай, что я его не любила. Не думай. Любила, конечно. Мы с ним почти двадцать лет прожили. Тебя родили. Я его любила, не думай.

— Да нет, что ты, я не думаю…

— Думаешь. Но это не так.

Это, наверное, в океане так. Пришла первая волна, ударила со всей силы — и ты думаешь, что сильнее уже невозможно. И тут же пришла вторая. А за ней третья. А там и четвертая. И каждая новая — сильнее предыдущей. Ничего себе — съездила к маме. Съездила.

Правда, с волнами — это если стоять. А если упасть сразу, от первой — никаких уже больше волн, поволочет по камням. То есть я пока стою. Даже удивительно. В кого же я такая стойкая? В папу? Или все-таки в маму?

— И давай не будем сейчас больше об этом говорить. Я не могу. Пойми ты, не могу я так, сразу. Это слишком.

— Так не будет же другого раза!

— А ты жестокая. Я и не знала, что ты у меня жестокая.

— Ты мне в другой раз сама ничего не расскажешь.

— Может быть, не расскажу. А может, и расскажу, откуда ты знаешь. Но только не про отцовских женщин — про это не жди. Были у него женщины, я знала, боролась, как могла. Но сейчас что уже об этом, он умер, и это лишнее. Ты тогда ничего не знала — это главное. Дети об этом знать не должны. Ты о себе сейчас должна думать, что с тобой будет.

— Я и думаю. Обо всем. О себе и о вас.

— Ты глупость страшную сделала. Не знаю, можно ли это теперь исправить. Хоть бы ко мне пришла, посоветовалась бы. Нельзя все сразу вываливать. Сразу вываливать — ничего хорошего быть не может, поверь. С этим надо жить — да, это тяжело, но ничего не поделаешь. С этим надо бороться. Это же всегда немножко война, пойми. И он сам дал тебе оружие против себя. И как бы ты слезами не умывалась — оружием надо пользоваться. А рыдать надо было идти ко мне — отрыдала бы, а там глядишь, чего и придумали бы.

— Я у тебя никогда раньше не рыдала.