Талант марионетки

Один за другим гасли огни, и скоро остался только свет уличного фонаря, узкой полоской проникающий в зал для репетиций меж плотных штор. Листок в руке стал бесполезен, Жюли положила его на стул и поспешила к двери. Темный коридор принял ее в свои объятия. Театр засыпал, и актриса страшилась нарушить тонкую грань между бодрствованием и сладкой дремотой, которая охватывала его от подвалов до верхних ярусов над сценой. Каждый звук теперь казался ей ударом по наковальне, и даже чуть слышный скрип половиц под ногами вселял неуловимое беспокойство. Как будто она была вором, незаконно проникшим сюда и гуляющим по пустым коридорам, а бдительный охранник вот-вот схватит ее за руку. Но он спал на своем посту тремя этажами ниже, а больше здесь не было ни души, однако некое смутное чувство заставляло сердце Жюли биться учащенно. Она прибавила шаг и почти побежала – на цыпочках, стараясь не шуметь. В хитросплетении коридоров и лестниц она ориентировалась уже не хуже любого старожила, ноги сами несли ее вперед мимо кабинета мсье Мореля, гримерки Мадлен Ланжерар и реквизиторской, мимо знакомых стен с обвисшими обоями и низких мезонинов…

Но девушка обнаружила себя не у выхода, а возле маленькой двери, в которую вовсе не собиралась входить. Решительно толкнув ее, Жюли оказалась на огромной сцене, озаряемой мягким светом боковой лампы, которую кто-то по неосмотрительности оставил включенной. Она вошла в неяркий желтый круг, ослепленная и взволнованная, и вгляделась в черноту за пределами сцены. Там начинался партер, уходил в бесконечность, а пустые глазницы лож следили холодно и внимательно – сейчас здесь не было ни души, но уже совсем скоро зал наполнится, и почти две тысячи глаз обратятся к ней. Жюли сделала неуверенный шаг, затем еще один, оставив пятно света позади себя и растворившись в темноте. Ее охватила тайная радость от единения со сценой, чувство невероятной, почти интимной близости, заставляющее пульс биться в виске, а щеки краснеть. Жюли порывисто вздохнула. Это было так странно и в то же время волнующе, словно сцена ожила у нее под ногами, зал перестал казаться черной пропастью. На мгновение ей показалось, что тихая увертюра разлилась по театру, едва различимая на грани слуха, – этой мелодией открывали спектакль, и ею же, в более быстром и драматическом темпе, его заканчивали.

Как легко было представить сейчас, что пустая сцена превратилась в палатку короля Лира в Дувре, такую нарочито современную, напоминающую о прошедшей войне. Подобные теням, по краям сцены стояли все ее участники: врач и гонец выступили вперед, офицеры почти слились с арьерсценой. Прожектор дрогнул и осветил фигуру Корделии, взирающей на них с горечью во взгляде.

Да, это он. Сейчас мне очевидцы

Рассказывали. Распевает вслух.

Идет и буйствует, как море в бурю.

На нем венок из кашки, васильков,

Репья, чертополоха и крапивы…

Корделия стояла, печальна и решительна, каждое слово отзывалось болью глубоко внутри, и Жюли чувствовала это вместе с ней. Они слились воедино на сцене, где актеры обретали свои новые сущности, иногда на время спектакля, а иногда на всю жизнь.

…О силы чудотворные земли,

Подобно глаз моих слезам, забейте

Ключами и уймите боль души

Несчастного!

Ее голос дрожал, срываясь на хрип, а молчаливые фигуры застыли вокруг и слегка подрагивали в неровном свете лампы. Жюли огляделась; больше всего ей хотелось увидеть сейчас Лира, убедиться, что он жив и не обезумел окончательно, но впереди было еще несколько мучительных сцен, и ей придется томиться в одиночестве, бессильно сжимать кулаки и страдать от неведения вместе с Корделией. А ее сестры тем временем будут плести свои сети, в которых им и предстоит погибнуть. Она с тоской обвела взглядом клубившуюся в углах пустоту, будто бы еще надеялась увидеть там отца, а затем устало опустилась на край сцены, свесив ноги вниз: еще чуть-чуть – и они коснутся первого ряда, переступят границу волшебного мира сцены и другого – такого обыденного и прозаического. Но сейчас нет зала и нет зрителей, осталось только маленькое, разрываемое ссорами и смутой королевство и его безумный король. И Корделия, чья судьба предрешена, все равно будет сражаться, соберет армию и станет сильной – только для того, чтобы погибнуть в петле. Жюли непроизвольно потерла шею.

Тихие шаги позади заставили ее резко обернуться:

– Отец! – вздох слетел с ее губ, но это был не Лир.

Невесомо ступая по дощатым половицам сцены, вперед вышла женщина. Перед ней плыл едва ощутимый аромат бессмертника. Ее длинное белое платье напоминало ночную сорочку, оно ниспадало мягкими волнами и волочилось по полу длинным шлейфом. Корсаж его был порван, старое кружево свисало паутиной, окутывающей ее низкую фигуру. И лицо, это лицо…