Талант марионетки

– Вот розмарин, это для воспоминания; прошу вас, милый, помните[13]. – Ее негромкий голос разнесся по дальним уголкам сцены, отразился эхом и вернулся к женщине. Она задрожала всем телом и обвела испуганным взглядом пустую сцену: Жюли она точно и не заметила.

А Жюли, замерев, не сводила с нее глаз. Девушка готова была поверить, что зрение ее подводит, а темнота обманчива, но перед ней стояла не кто иная, как Марго д'Эрбемон. Ее маленькая, иссохшая фигурка казалась выше и прямее в наряде Офелии, седые, украшенные цветами волосы падали на грудь и плечи спутанными прядями, а морщинистое лицо под густым слоем пудры превратилось в маску. Пудра осыпалась вместе с лепестками цветов, которые Марго мяла и рвала острыми ногтями, и те оставляли позади нее след безумия. Тусклый свет освещал и без того выбеленное лицо, делал его мертвым, но прозрачно-голубые глаза под обвисшими веками горели ярко и возбужденно.

Наконец Марго резко остановилась, лохмотья ее платья шевельнулись и застыли вместе с ней, и софит устремился теперь на нее. Она же не замечала ничего вокруг себя и смотрела только вперед, обращаясь к сгустившемуся мраку или к кому-то в нем.

– Вот укроп для вас и голубки; вот рута для вас и для меня тоже; ее зовут травой благодати, воскресной травой; о, вы должны носить вашу руту с отличием!

Она вырывала цветы из букета, который держала в руке, из волос, из корсажа, кидала их к своим ногам, и с каждым словом голос ее становился звонче, надломленней. Последнюю фразу Марго произнесла, потрясая остатками своего букета, такого же древнего и истрепанного, как она сама. Это была уже не сама Офелия, но призрак той безумной молодой девушки, бросившейся в воду. Она прошла сквозь столетия, неся с собой свою одержимость, влюбленность и юношеские порывы, чтобы когда-нибудь вновь встретиться с Гамлетом. Каждую ночь она выходит на сцену в надежде, что он услышит ее бессвязные речи, что еще можно все вернуть. Она видит перед собой лица, говорит с каждым: с королем, Гамлетом, Гертрудой, Лаэртом, раз за разом воссоздает их в своей памяти. Розмарин Офелия не выбрасывает, он всегда при ней, воспоминания – единственное, что у нее осталось.

– Вот маргаритка; я бы вам дала фиалок, но они все увяли, когда умер мой отец; говорят, он умер хорошо.

Голос затих. Она вздохнула и начала бубнить себе под нос незнакомую мелодию. Слов было не разобрать, но Офелия повторяла ее вновь и вновь, продолжая возвышаться на краю сцены неподвижной статуей. Казалось, что она могла простоять здесь целую вечность с закрытыми глазами, но вот песня оборвалась. Марго последний раз посмотрела в пустоту за краем сцены, покачала головой и неторопливо побрела обратно по дороге из цветов, подметая пол старым кружевным подолом. Она исчезла так же незаметно, как и появилась, и вместе с ней ушел последний свет, даже тусклая лампа с краю сцены погасла.

Жюли осталась сидеть во всепоглощающей тишине и темноте и никак не могла собраться с мыслями. Дух Офелии все еще витал в зале, и, хоть та и ушла, ее слова и тихая песня остались висеть в воздухе.

* * *

– Значит, я заберу тебя после спектакля, – решительно произнес Франсуа и сделал размашистую пометку в своем блокноте.

Жюли кивнула, и легкая улыбка коснулась ее губ, на щеках появились ямочки. Журналист не смог удержаться, чтобы не поцеловать по очереди каждую из них, а девушка смутилась, как школьница. Ей не нравилось, что они стояли посреди коридора возле входа в репетиционный зал, и тем более не нравилось, что все на них смотрят и наверняка обсуждают, но не желала отпускать Франсуа. Его теплые ладони грели ее руки, а лицо было так близко, что, кроме его глаз, она больше ничего не видела.

– В Париже я еще ни разу не посещала синематограф, совсем не было времени, – призналась девушка.

– Тогда я просто обязан тебя сводить. Ты же слышала про «Душу артистки»? – Жюли отрицательно покачала головой, и завитые кудряшки запрыгали возле ее ушей. – Не может быть! Он ведь про театр, ты обязана его посмотреть.

– Я слышала, что синематограф и вовсе скоро вытеснит театр, можешь себе представить? Я бы этого не хотела.

Она нахмурилась, и маленькая морщинка залегла между бровей. Франсуа расправил ее пальцами и легонько коснулся губами.

– Мне еще надо успеть загримироваться, – нехотя проговорила Жюли, не предпринимая ни малейшей попытки к бегству.

– А если опоздаешь, то Дежарден опять будет ругаться, – журналист передразнил ее по-детски испуганные интонации, вновь вызвав легкую улыбку и осуждающий взгляд. – Вон и твой партнер, – он кивнул на выходящего из дверей своей гримерной Этьена, и Жюли на мгновение показалось, что в голосе его появился оттенок ревности.