Талантливый мистер Рипли

Нельзя слишком тесно сходиться с этими людьми. Кто-нибудь знаком еще с кем-нибудь, кто хорошо знает Дикки, и это лицо окажется в числе гостей на следующем приеме.

В четверть двенадцатого он распрощался с французской девушкой и ее родителями. Им, похоже, не хотелось его отпускать, но он сказал, что желает в полночь быть в Нотр-Дам. В тот день был сочельник.

Мать французской девушки переспросила его фамилию.

— Месье Грэнлаф, — повторила дочь. — Деки Грэнлаф. Правильно?

— Правильно, — улыбнулся Том.

Спустившись в вестибюль, он вдруг вспомнил о вечеринке, которую Фредди Майлз намечал в Кортино. Второго декабря. Почти месяц назад! Он ведь собирался заранее написать Фредди. Интересно, поехала ли Мардж? Фредди очень удивится, что Дикки не сообщил, что не приедет. Хорошо бы хоть Мардж, по крайней мере, ему сказала. Надо срочно написать Фредди. В записной книжке Дикки был его флорентийский адрес. Это, конечно, промах, но большой беды нет. Просто надо иметь в виду, чтобы впредь такое не повторилось.

Том вышел во тьму и направился к ярко освещенной белой Триумфальной арке. Странное чувство испытал он на этом приеме: отчуждения и одновременно активного соучастия. Это чувство вернулось к нему, когда он стоял в задних рядах толпы на площади перед собором Парижской Богоматери. Народу было так много, что ему вряд ли удалось бы пройти внутрь, но репродукторы доносили музыку до краев площади. Французские рождественские гимны, неизвестные Тому. «Тихая ночь». Торжественный гимн, а за ним веселый, журчащий. Мужской хор. Французы вокруг обнажили головы. Том тоже обнажил свою. Высокий стройный молодой человек с постным лицом, готовый, однако, улыбнуться каждому, кто к нему обратится. Так же, как на теплоходе, даже больше, он был исполнен благих намерений, ощущал себя джентльменом, никогда и ничем не запятнавшим свою репутацию. Он превратился в Дикки, добродушного наивного Дикки, улыбающегося каждому и готового одарить первого встречного тысячей франков. Когда Том уходил с соборной площади, старик нищий попросил у него милостыню, и Том дал ему хрустящую синюю тысячефранковую купюру. Старик расплылся в улыбке и поднес палец к шляпе.

Том немного проголодался, но собирался лечь спать на голодный желудок, проведя перед этим часок с итальянским разговорником. Он вспомнил: он ведь решил набрать два килограмма, чтобы на нем лучше сидела одежда Дикки, да и лицо у Дикки было покруглее. Том зашел в бар, заказал бутерброд с ветчиной на длинном твердом хлебце и стакан горячего молока, поскольку горячее молоко пил его сосед за стойкой. Молоко было почти безвкусным, отдавало непорочностью и чистотой. Том подумал, что, вероятно, такова на вкус церковная облатка.

Из Парижа в Италию он вернулся более длинным путем, заночевал в Лионе, а затем и в Арле, чтобы посмотреть места, изображенные на картинах Ван Гога. Ему удалось сохранить веселое и спокойное расположение духа, хотя погода стояла ужасная. В Арле, несмотря на то что дождь, подгоняемый свирепым мистралем, вымочил его до нитки, он постарался отыскать те точки, где стоял Ван Гог, когда писал тот или иной пейзаж. В Париже купил великолепный альбом репродукций Ван Гога, но не мог взять его на улицу в такой дождь, и пришлось десять раз сходить в гостиницу и обратно, чтобы убедиться, что он правильно выбрал точку. Он осмотрел Марсель, нашел его скучным, если не считать главной улицы Канебьер, и отправился поездом на восток, сделав остановки на один день в Сен-Тропезе, Канне, Ницце, Монте-Карло. Обо всех этих городах он много слышал, и они оказались именно такими, какими он их себе представлял, хотя сейчас, в декабре, над ними висели серые зимние тучи и не было веселой толпы на улицах, даже под Новый год в Ментоле. В своем воображении Том населял все эти места людьми; мужчины и женщины в вечерних туалетах спускались по широкой лестнице казино в Монте-Карло, курортники в ярких купальных костюмах, легкие и праздничные, как акварели Дюфи, гуляли под пальмами на Английском бульваре в Ницце. Американцы, англичане, немцы, шведы, итальянцы… Любовные приключения, разочарования, ссоры, примирения, убийства. Лазурный берег волновал Тома, как не волновало ни одно место в мире, где он побывал. И ведь он был такой крохотный, этот изгиб Средиземноморского побережья с нанизанными на него, точно бусы, чудесными названиями — Тулой, Фрежюс, Сен-Рафаэль, Канн, Ницца, Ментона и, наконец, Сан-Ремо.

В Риме, куда он вернулся четвертого января, его ждали два письма от Мардж. Она еще не закончила черновой вариант книги, но послала три четверти рукописи и все фотографии американскому издателю, с которым связалась прошлым летом, и он ответил, что идея его заинтересовала. Мардж писала: