Талейран

Конечно, он был рад видеть сына; «князь принимал в нем участие с детских лет и следил за его карьерой»[518]. Но сейчас Шарль сильно разочаровал своего родителя, так как явно пошел на исполнение поручения, идущего вразрез с его собственными планами.

Шарль де Флао после падения Наполеона долго жил в Англии, был женат на англичанке (баронессе Кейт) и знал многих влиятельных людей в английском правительстве. К тому же, как говорят, он «надеялся занять место посла в Лондоне после отставки отца»[519].

А вот Талейран был против нового появления англичан на континенте.

— Я скорее отрежу себе руку, чем подпишу договор, возвращающий англичан на континент, — говорил он.

Естественно, был он против и усиления Пруссии. А посему он открыто сказал Шарлю, что его действия опасны и не отвечают интересам Франции. Более того, они, по его словам, «не отвечали целям “разумной политики” и скорее напоминали интригу»[520].

И кончилось все тем, что Талейран отправил Шарля де Флао обратно в Париж.

А 20 января 1831 года Лондонская конференция приняла решение о вечном нейтралитете Бельгии, целостности и неприкосновенности ее территории. После этого Талейран написал генералу Себастьяни: «Борьба была долгой и трудной»[521].

В самом деле, последнее заседание длилось восемь с половиной часов. Талейрана поддерживал британский министр иностранных дел лорд Пальмерстон. Долго «упирался» прусский представитель, но и он все же вынужден был подписать итоговый протокол.

* * *

По сути, международное признание бельгийского нейтралитета стало большим успехом дипломатии Талейрана.

Шарль де Ремюза, побывавший тогда в Лондоне, написал: «Все, что рассказывают о позиции господина де Талейрана в Лондоне, является правдой и находится, скорее, ниже по отношению к ней, чем выше. Эта позиция великолепна. Это одна из крепостей Франции»[522].

Это, кстати сказать, еще раз к вопросу о «беспримерном предательстве» Талейрана и о том, что он, изменяя, «действовал будто бы в интересах Франции». Напомним, что историк А. 3. Манфред назвал подобные утверждения софизмами, то есть ложными умозаключениями, которые лишь при поверхностном рассмотрении кажутся правильными.

К сожалению, все это — результат стереотипного мышления. На самом деле, уже совсем немолодой человек работал именно в интересах своей страны, да еще и практически за свой счет и вопреки «палкам в колеса» со стороны «своего» министерства. А посему серьезный биограф Талейрана Жан Орьё делает совершенно иной вывод. Он пишет: «Так называемые “патриоты” думали о баррикадах, а “предатель” думал о безопасности своей страны»[523].

«Выдумки дураков»

А тем временем в Париже посчитали, что достижение Талейрана имеет существенные изъяны. Например то, что границам Франции на севере угрожают 13 крепостей, построенных на территории Бельгии. После этого Талейран поставил вопрос об их разрушении перед новым бельгийским королем Леопольдом I. В результате к январю 1832 года крепости в Монсе, Шарлеруа, Мариенбурге и др., построенные на границах прежнего Нидерландского королевства, были разрушены. Таким образом, противники Франции «бросили на ветер 45 миллионов франков»[524].

Естественно, это вызвало яростные дебаты вокруг имени Талейрана в британской палате лордов. В частности, маркиз Лондондерри[525] обвинил его в том, что он «облапошил» Англию. Перейдя наличности, он заявил:

— Разве можно доверять человеку, служившему стольким режимам? Противно видеть, как наши министры пресмыкаются перед этим плутом!

Но тут на защиту Талейрана поднялся сам герцог Веллингтон, хотя Лондондерри и был членом его партии. Он сказал, что князь Беневентский всегда служил своей стране преданно и достойно. А в конце своего выступления он подчеркнул:

— Я не знаю другого такого случая, чтобы человека — публичного деятеля или частное лицо — представляли в столь искаженном свете…

Князь потом писал:

Я очень благодарен герцогу. Он — единственный из всех государственных деятелей мира, кто отзывался обо мне хорошо[526].

Талейран, как мы уже знаем, был убежден в том, что «всегда верой и правдой служил интересам Франции»[527].

Примерно в это время он признавался поэту и дипломату Альфонсу де Ламартину: