Талер чернокнижника

Отец посмотрел на меня странным взглядом и отрицательно покрутил головой.

— Вот в этом вся наша доблестная милиция, — сказал я не без сарказма. — Если бока намять безвинному, так менты тут как тут, а ежели преступление раскрыть, так им вечно что-нибудь мешает… как плохому танцору мужские принадлежности.

— Не в этом дело, — сказал отец.

— А в чем?

— Как намекнул мне генерал, убийство, скорее всего, было ритуальным.

— Во как… А почему он так думает?

— Возле убитого нашли несколько свечных огарков из черного воска.

— Допустим, все это правда. Но я опять-таки не понимаю, что ты подразумевал под словом «мозаика»?

— Ну, во-первых, Хамович, если отталкиваться от твоего рассказа, был убит так же, как и Жовтобрюх. Закономерность улавливаешь? Ты скажешь, что не было черных свечей. Давай этот пункт уточним: ты их просто не видел, потому что свечи изъяли как вещественное доказательство. Это может быть? Да, может.

— Надо будет спросить у Ляхова… — пробурчал я себе под нос.

— Что ты сказал? — спросил отец.

— При случае уточню этот момент у опера, который ведет расследование дела об убийстве Хамовича.

— Уточни… Так вот, это еще не все. Это уже цветочки, но еще не ягодки. А листочками являются странные телефонные звонки, тот уродливый нищий и «лозоходец». Что касается стебля и корней — откуда ноги растут у всех этих кровавых событий — то здесь вообще темный лес. Можно только догадываться.

— Пап, я никогда не думал, что ты такой фантазер. Причем здесь одно к другому!?

— Ника, я это чувствую. Ты понимаешь, о чем я?

Еще бы не понимать… Вся наша семья знала, что дед был не только академиком, но еще и экстрасенсом. Но свои способности он применял только на работе. Какая-то часть его дара перешла по наследству и к отцу. Об этом мне стало известно совсем недавно.

Но батя постарался выбросить из головы «эти глупости», как он говорил, и посвятил всю свою жизнь прагматическим прикладным наукам. А сегодня он, похоже, решил нарушить табу.

— Понимаю, — ответил я очень серьезно.

— Попробую посмотреть, — сказал отец напряженным голосом.

Похоже, ему очень не нравилось то, чем он сейчас должен был заняться. Отец прикрыл веки и напрягся; на висках у него вздулись жилы, лоб покрылся испариной, а лицо стало бледным и чужим.

— Я вижу какую-то конфигурацию… что-то темное… и щупальца, как у спрута… — Он начал говорить каким-то загробным голосом, медленно и натужно, словно выдавливая слова из горла. — Тебя я тоже вижу… но в стороне…

На какое-то время отец умолк. Создавалось впечатление, что он во что-то всматривается, но с закрытыми глазами. Отец даже шею вытянул, как это обычно делают люди в подобной ситуации.

— Нет! Не-ет!!! — вдруг вскричал он и, мотнув головой, резко отшатнулся назад; но глаз так и не открыл.

Мне показалось, что отец потерял сознание.

— Папа, что с тобой!?

Я схватил отца за плечи и начал трясти. Спустя несколько секунд, которые показались мне вечностью, веки его глаз дрогнули и поднялись. На меня смотрели совершенно чужие, какие-то стеклянные глаза.

— Батя, очнись! Папа…

Я испугался так, как никогда прежде. Меня всего трясло.

— Все нормально, Ника, все нормально… — сказал отец по-прежнему глуховатым голосом и поискал что-то глазами.

Я понял, что он хочет. На большой бронзовой пепельнице девятнадцатого века с фигурками джентльменов-охотников и загнанного оленя в окружении собак, лежала его трубка; она еще дымилась. Я подал трубку отцу, он жадно схватил ее и сделал несколько глубоких затяжек.

— Уф-ф… — Отец покачал головой. — Больше никогда… Даже под угрозой расстрела…

— Зачем ты это сделал!?

— Сынок, а можно без глупых вопросов?

Я смущенно потупился. Вопрос и впрямь был наивным. На его месте я поступил бы точно так же.

— В твоем доме еще кто-то умрет, — сказал он с большой тревогой. — Скоро.

— Не исключено. У нас много стариков.

— Я не об этом. Будет еще одно убийство. И оно случиться в твоем подъезде.

— Ты… ты это видел!?

— Не помню. Кажется…

— То есть, как это — кажется?

— А как во сне. Все забывается, остается лишь главное — или радость, или тревога. Я просто знаю, что нужно ждать беды — и все. Больше никаких подробностей.

— Но ты же говорил, что будет убийство!

— Да. Я видел кровь. Много крови.

Мне стало не по себе. Я немного помялся, а затем осторожно спросил:

— И кого там… на этот раз?… Ты не знаешь?

— Не волнуйся, — сразу понял меня отец. — С тобой должно быть все нормально. Ты был рядом, и в то же время в стороне. Я не заметил на тебе черных теней.

— Спасибо, батя. Утешил… И что мне теперь делать? Бежать в милицию с заявлением? Мол, так и так, мой гениальный и прозорливый отец предрекает дому по такому-то адресу страшную трагедию… Блин! Меня засмеют. И хорошо, если не дадут пинка под зад.

— Никуда не нужно бежать. Беда в твоем подъезде неотвратима. Вот уж это я знаю точно…

Отец вдруг умолк, а потом, судорожно сглотнув, продолжил, не глядя на меня:

— Ника, может, поживешь у нас недельку, другую? Мать соскучилась, я тоже…

— Пап, ты же фаталист. Чему быть, того не миновать.