Талий

Литкин не пропал, как не пропал ни один из его бывших товарищей. Все они с удовольствием и очень скоро поняли, что накопленные ими навыки пустопорожней деятельности втуне не останутся. Да, деятельность по содержанию была пуста, но по форме она развивала таланты, пригодившиеся в новых условиях: договориться, оперативно организовать, задействовать, обойти, подсидеть, отреагировать, сориентироваться — все это они успешно применили в сферах политических и коммерческих, и процветают. Процветал и Литкин, но очень уж поспешил, уповая на модный демократический лозунг той поры: РАЗРЕШЕНО ВСЕ, ЧТО НЕ ЗАПРЕЩЕНО. Ему вдруг показалось, что не запрещено, в сущности, все, поскольку прежняя власть настолько была в себе уверена, что некоторые вещи запрещать ей и в ум не пришло по принципу: да какой же, дескать, псих этим займется? А Литкин занялся — и преступил предел. Правда, даже не государственный, а межличностный, он у своих же товарищей стал куски из-под носа выхватывать, и они решили проучить его — и Литкин, недоумевая и обижаясь, попал под следствие, под суд — и заполучил судимость. В тюрьме он, правда, сидел всего три месяца, так как попал под амнистию. И уехал в свой город в Заволжье, откуда был родом, и где отец его был в свою пору большим деятелем. Уехал, решил отсидеться — и напрасно, он проморгал тот период, когда люди с суровым жизненным опытом, особенно тюремным, поднялись цене, когда для директора фирмы, кооператива и даже банка какого-нибудь тюремный срок стал чем-то вроде диплома о благонадежности, весьма ценимого теми, с кем этой фирме, этому кооперативу, этому банку приходилось иметь дело частным образом, на сходняках и разборках.

Пожалуй, Литкин наверстал бы, но тут он открыл такую золотую жилу, что просто ахнул.

Год назад он заезжал к Талию и хвастался. Другому бы не стал раскрываться, но в Талии он был уверен: Талий идею не украдет, бестолков слишком. Идея же была такова: работая в городском краеведческом музее, куда его пристроили, он получал время от времени письма от потомков тех немцев, которые когда-то проживали здесь, на территории так называемой Немреспублики Поволжья. Нельзя ли, дескать, найти следы наших исторических фатеров и муттеров, писали немцы из Казахстана, из Сибири (Омск преимущественно), из самой Германии, куда репатриировались. Литкин скуки ради ворошил архивы но обнаруживал что-либо редко. О чем и сообщал. Но вот однажды явился пожилой человек, Юрий Адольфович Кремер, бывший гражданин СССР, омский зоотехник, а с недавнего времени житель исторической немецкой родины и преуспевающий коммерсант, сказал, что он специально вернулся в Россию, чтобы увидеть дом, в котором, как написал ему Литкин, предположительно жил его прапрадед, мукомол.

Литкин показал, рассказал, потом познакомил со своим музеем, среди прочего похвастался прялкой, на которой пряли двести лет назад немецкие колонистки, может даже и гроссмуттер — или как там? — самого Юрия Адольфовича. Грустно побыв здесь два дня, Юрий Адольфович на прощанье вручил Литкину двести марок. Тот от неожиданности даже стал отказываться. «Вы работали для меня», — сказал Юрий Адольфович. «Вообще-то конечно», — спохватился Литкин — и тут же предложил Кремеру увезти на память прялку — всего за тысячу марок. Кремер отказался: прялка есть предмет исторической ценности и ее могут отобрать на таможне. А вот если бы вы будете иметь готовность составить что-то вроде родословного древа рода Кремеров на основе архивных материалов, ваш труд будет оплачен в не меньшей мере, чем прялка. «Яволь!» — сфамильярничал Литкин, крепко пожимая руку Юрия Адольфовича, крепко и радостно — потому что в этот-то момент его и осенило, какие перспективы раскрываются перед ним.

Работа закипела. Через полгода он получал уже десятки, сотни писем, на него работали четыре симпатичные девушки, взятые в штат музея — причем не на казенный городской кошт, а за счет немецкого гранта, который Литкин выбил, доказав перспективность и бескорыстность своего проекта. Насчет бескорыстности он, конечно, приврал: за роскошно оформленные и подробные (с некоторыми лишь пробелами для достоверности) родословные, уходящие корнями в век матушки Екатерины, на имя Литкина в одном из банков Франкфурта-на-Майне поступали регулярно хорошие деньги (счет он открыл лично, съездив в ФРГ для налаживания контактов с немецкими землячествами). Он научился оформлять документы на вывоз фамильно принадлежащего имущества, и благодарные немцы, приезжавшие регулярно, увозили и прялки, и подлинные предметы быта: старинные стулья, занавесочки из знаменитой сарпинки, детские люльки, умилительные олеографии, часы, табакерки — и т. д, и т. п., — все это Литкин частью отыскивал и покупал по дешевке, частью производил в бывшей часовой мастерской, куда заманил умельцев, по образцам делавших любую вещь и профессионально старивших ее.