ТалисМальчик

Вначале был сон, не столько плохой, сколько непонятный. Алевтина вроде бы сидела на заднем ряду большого актового зала и щёлкала семечки – крупные, отборные, чистые, и очень вкусные. На сцене убого одетые женщины вели политические дебаты. Кто-то из спорящих был без косметики вообще, а кто-то безвкусно раскрашен, но все они отличались нарядами из гардероба Кати Пушкарёвой (прости господи!). Аля прислушалась: вроде бы закрывают их партию – то ли обиженных, то ли брошенных женщин. Обделённые выходят по очереди на сцену и с трибуны рассказывают, как их обижали и обманывали. Алевтине передали заметку в газете, в которой сообщалось о закрытии партии этих несчастных. Аля наблюдала за происходящим и щёлкала семечки. В общем, бред какой-то.

Сон взбудоражил и не дал выспаться. Алевтина старалась потом уснуть, но тщетно. Она пыталась приснившееся толковать, но семечек в соннике не нашла, только семя или зерно, а увидеть во сне зёрна и семена для молодых женщин означало благополучие и счастье. И неизбежность встречи с достойным избранником.

Вот и хорошо. Вот бы сон в руку. Вообще такой непонятный сон явился впервые за все «Восемьдесят дней вокруг да около». До этого снилось всё только радужное и фруктово-овощное. Как-то Алевтина собирала во сне невероятно богатый урожай огурцов и помидоров. Причём помидоры были, естественно, колонскими (Колонские помидоры – сорт знаменитых сладких томатов, выращиваемых в Колонии, пригороде Бердянска) и обещали счастливую семейную жизнь, а огурцы – процветание в делах и счастливую любовь. Как раз то, что надо.

Все приготовления завершены, но муторный сон настроение подпортил.

Дашка подбросила до вокзала и провожала со своеобразными напутствиями:

– Так. Ты едешь наконец-то разобраться в себе и понять: да ‒ да, нет ‒ нет. И вообще – нужно ли тебе всё это? Так что без иллюзий, пожалуйста. Тем более в свете последнего сна.

– Да брось ты! – отмахнулась Алевтина.

Она успела рассказать утренний сон и Даше, и Денису, и уже пожалела об этом, потому что Дашка решила, что сон очень плохой, и семечки – это слёзы, а Денис сказал, что вещий, поскольку «Партия одиноких женщин» действительно закрывается.

Сутки в поезде получились смазанными и утомительными. Они с Денисом несколько раз созванивались, он всё уточнял время прибытия и мурлыкал об объятьях на перроне, но Але почему-то было неспокойно, она совсем не спала ночью и ждала встречи так напряжённо, будто эти самые первые перронные минуты уже должны были что-то подсказать и решить.

Ни попутчики, ни дорога не впечатлили, что было необычным для Алевтины, которая всегда чутко улавливала и пластику пейзажа за окном, и палитру пассажиров в вагоне. Сегодня всё это осталось незамеченным и неоценённым.

Слегка порадовала только чистота в вагоне и постоянно работающий туалет. Вместо сырого и серого, как в детских воспоминаниях, белья, теперь пассажиры получали запечатанные пакеты с простынями цвета и аромата мяты, где красной полоской отмечено, какую простынь стелить на матрац, а какой укрываться. Конечно, Алевтина уже давно познала комфорт поездок, особенно в зарубежных поездах, но дорога в Бердянск такой приятной была впервые. Однако даже мятное постельное не настроило взволнованную путешественницу на полноценный ночной сон. Она неровно подремала с полуночи до двух, а дальше – всё, одни только мысли и переживания.

Надо поспать, уговаривала себя Алевтина, а то совсем некстати тёмные круги под глазами образуются. Круги эти всегда некстати, но завтра они особенно нежелательны.

Уговоры не подействовали: поспать не получилось – круги нарисовались. Усталость проступала откуда-то изнутри и пробегала нервными подрагиваниями по поверхности кожи. Не нравилось Але собственное состояние, очень не нравилось. Она, конечно, ожидала мурашек по коже, но от эйфории, а не от недосыпа.

Проводнику даже не пришлось Алевтину будить. К пяти утра она уже умылась, пытаясь убрать болезненную резь в не спавших вторые сутки глазах, и припудрила тёмные круги. И даже заставила себя съесть банан в качестве очень раннего завтрака.

Прибытие через полчаса. В пять тридцать по местному времени. Аля смотрела в светлеющее ясное небо, а в голове медленно формулировались и истаивали облака мыслей.

Через полчаса я его увижу. Через тридцать коротких минут закончится разлука в десять лет, и можно будет всё сказать и сделать. Всё, что хотелось сделать уже десять лет. Нет, двадцать. Почему же я не рада? Почему не чувствую пульсацию радости? Что сейчас живёт во мне вместо неё? Только усталость. Просто очень хочется спать.

Поезд всё медленнее отстукивал привычный ритм, и вот-вот перестук нарушится и перестанет быть правильным, и каждый вагон, вздрогнув напоследок, замрёт перед определённой – своей – щербиной на перроне, будто именно к ней, к этой щербинке, так долго ехал и всегда стремился.