ТалисМальчик

– Но там же открытое море! Оно чище, да и бананистов там меньше.

– Кого?!

– Катателей на бананах, плюшках, парашютах.

Сестра рассмеялась.

− А то они весь пляж заполонили, как раз наше любимое место. Купаться мешают, гоняют по воде туда-сюда.

− Ну, да. Теперь пляжи не для тех, кто купается-загорает, а для тех, кто аттракционами торгует и забавляется на них.

В конце косы, подальше от отдыхающих, рыбаки прямо с моторных лодок забрасывали сети: расправляли их, уплывали на максимум в море, насколько длина верёвок позволяла, потом описывали на лодке большую дугу и тянули к берегу; вытаскивали на песок сети и выбирали в ящики бычок. Пляжная детвора помогала выпутывать рыбок из тенет.

Аля сама, маленькой, перемещалась за рыбаками по пляжу, и особенно любила аккуратно выпутывать крошечных рыбок, которым взрослые великодушно даровали жизнь: ведь им ещё расти и расти, поэтому их можно было отпускать в воду. Вот и теперь она словно отпустила на волю одного бычка, случайно попавшего в её сети, ведь ему ещё расти и расти.

Аля залюбовалась очередным фрагментом пляжного пейзажа. На уродливом камне, торчащем у воды, восседает крупная тёмная птица. Долго сидит не шевелясь, будто бронзовая скульптура, что украшает каменную образину. Потом вдруг замечаешь, что скульптура поводит головой из стороны в сторону, любопытствуя всем вокруг – парашютом, скутером, сгущающимися на пляже отдыхающими. Наконец, птице надоедает сидеть – наблюдать, отдыхать, чем там она занималась, одной ей известно − и она улетает. Незаметно и бесшумно. Поворачиваешь голову, а птицы уже нет. У неё своя, почти невидная нам жизнь, и у неё, у пернатой, хватает чутья и такта не посвящать никого в свои дела. Вот бы люди так умели. Не навязываться, не липнуть, не льнуть без необходимости. Уметь бывать одинокими – ценное качество, которым обладают звери. Люди его почти утеряли. А зря. В своём стремлении к общению, мы разучились быть самодостаточными, зато привыкли наполнять свою жизнь недостойными людьми. Может быть, заблуждался тот, кто впервые заявил, что человек – это существо социальное. Стадное он существо. Иначе не было бы столько одиночек и асоциальных типов…

Алевтина осмотрелась, будто впервые увидела, где находится. Пляж пустынный, море чистое, небо лучистое Хорошо! Она узнала время. Надо уже собираться, а то через час с Верховой будет не уехать – маршрутки под завязку забьются бегущими от жары отдыхающими. Но море такое тёплое, и так хочется ещё разок окунуться! Алевтина посмотрела на купальник. Ну, плавки за двадцать минут высохнут, а вот лиф с большими поролоновыми чашечками – нет. А туника лёгкая, прозрачная, без белья в ней в город никак нельзя.

И Аля решилась. Не зря ей тут справа и слева демонстрировали не такую уж и совершенную грудь. Девушка огляделась: пляж здесь, в конце косы, почти безлюдный, даже с пирожками сюда не доходят. Она аккуратно сняла верх купальника, прикрывая рукой всё, что удалось прикрыть, разложила лиф поролоном вверх на солнышке – досыхать, взяла неизменную спутницу своих купаний – подушечку, и вошла в воду. И сразу поняла тех, кто не носит лиф. Свобода… Совершенно новый виток бытия. Лёгкость, невесомость, воление, обострение чувствительности, обтекаемость и – избавление. От всего лишнего, отягощающего, искусственного. И сразу захотелось ощутить рядом Алексея и поделиться всем с ним.

Решено. Отныне при малейшей возможности она будет купаться топлесс. Это так расковывает и расслабляет! В конце концов, всего каких-то две тысячи лет женщины вынуждены скрывать свою грудь под одеждой. Когда-то знатные египетские дамы носили грудь обнажённой, и только простолюдинки должны были прикрываться тканью. Демонстрировать красоту как дополнение ко всему остальному – привилегия аристократок.

Алевтина спокойно и грациозно облачилась в подсохший верх купальника, кажется, даже ничем не сверкнув.

Где-то снова безудержно счастливо визжат дети, а над пляжем – мыльные пузыри пугливыми радужными стаями… Теперь всё и правда будет хорошо. Да, она даже не могла себе позволить быть несчастной. Сесть устало-сутулой на скамейку или расплавиться под солнцем на подстилке; споткнуться где-нибудь перед туристическим трамвайчиком, упасть или в море утонуть. Она не могла дать себе волю. Нет, она, может, и дала бы, но он – никогда. Он – это внутренний кодекс, тот список «можно и нельзя», который сформировался в детстве, комфортно, как у себя дома, разместился внутри и никуда не собирается уходить. И от него никуда не деться. И поэтому она теперь не могла потерять самообладание, ведь он – это она. Нет, колесом кувыркнуться – пожалуйста, топлесс искупаться – запросто. Но показать хоть кому-нибудь, как ей плохо – этого нельзя.

Нельзя.

Она слишком хороша, чтобы ей могло быть плохо.

Сознание теряй, дышать забывай, есть перестань, на мир смотри, как стрекоза, но только так, чтобы никто не заметил, насколько тебе плохо. Тебе хорошо. Ты жива, ты свободна, ты почти здорова, ты ещё умнее, чем была несколько дней назад. Гораздо умнее.

И ей было хорошо.