Талисман любви

И тут она увидела Натали.

Кайли судорожно вздохнула и прижалась лбом к стеклу. Маленькая девочка парила у стены их дома, напротив окна. Кайли так давно не видела ее! Натали улыбнулась, кивнула и, подзывая ее, приглашала следовать за ней.

Кайли совершенно проснулась и смотрела, как улетают ангелы. Они были там, и теперь они исчезли. Она спала? Поглядев за окно, она увидела блестки на стекле.

Это были не льдинки, не снежинки, что-то совсем другое. Кайли вспомнила о блестках, которые находила в чулане в Лак-Верте… Слезы Натали.

Куда же летели ангелы? Кайли посмотрела поверх крыш, в сторону старой Северной церкви, и там она увидела большое белое облако. Может, это и был снег, но ведь так могли лететь и ангелы. И летели они на север: до церкви, потом прочь из Бостона на север, к земле гор и озер. Домой в Лак-Верт.

– Мамочка! – истошно завопила Кайли и понеслась по коридору.

Мэй смотрела на синий дневник. Так много месяцев он лежал нетронутым, а сейчас она закончила заполнять страницы описанием нового видения Кайли. Быстро перелистывая страницы, Мэй вспомнила, как волновалась она вначале.

– Ангелы летели к Лак-Верту, – говорила и говорила Кайли, вне себя от волнения. – Они хотят, чтобы мы ехали за ними! Что-то должно случиться там.

– Что, милая?

– Я не знаю, но думаю, это связано с тем, как помочь папе.

Мэй вспомнила слова Тобин во время их поездки на велосипеде в ноябре: «Сделай так, чтобы что-нибудь случилось».

В Рождество Бостон одевался в белые огни. Год для «Бостон Брюинз» выдался сложным, победы перемежались с поражениями, они пытались оправиться от потери Мартина Картье. Уже морально истощенный, Рэй решил отвезти семью в Лак-Верт на праздники. Обычно Картье оставались в Бостоне до весны, но Кайли заставила Мэй задуматься.

– Мартин, – сказала она. – Я хочу, чтобы мы уехали на Рождество.

– Куда?

– В Лак-Верт.

Могильная тишина заполняла комнату.

– Ты слышал меня? – переспросила Мэй.

– Ответ: нет.

– Но, Мартин…

– Нет! – закричал он.

Он сидел в своем кресле у окна, делая то, что он делал весь день: ничего. Смотрел в темноту, рычал на всех, кто проходил, натыкался на мебель, когда пробовал дойти до ванной.

Тэдди предложила нанять физиотерапевта, но Мартин отказался.

– Никакой белой трости, никаких темных очков, – поклялся он себе и мстительно держал слово.

– Насколько ты любишь меня? – спросила она его в сочельник.

Он не отвечал. Он лежал неподвижно, поскольку пес свил себе гнездо подле него из скомканного постельного белья. Гром пах мокрым снегом и Чарльз-ривер. Ему, должно быть, снилась удачная охота, потому что он залаял во сне, один громкий, долгий и жалобный призыв. Разбудив себя, Гром смотрел то на Мартина, то на Мэй.

– Скажи мне, – настаивала она. – Скажи, как сильно?

– Мэй, – попросил он. – Прекрати.

Солнечный свет лился через окно спальни. Он отразился в зеркале, заблестел на полировке кленового комода, резной кровати. Попав на бриллиантовое кольцо Мэй, рассыпался на миллион радуг, которые затанцевали по потолку. Собака наблюдала за ними, будто за птицами, будто он раздумывал, не поохотиться ли за ними.

Мартин погладил пса по спине большими, широкими руками, и он не мигал, когда солнечный свет попал ему в глаза.

– Я не могу прекратить, – сказала она, сняв руку Мартина со спины Грома.

Собака отошла к окну, и Мартин счел это предательством друга.

– Ответь мне.

– А что ты спросила? Я не могу вспомнить твой вопрос.

«Ты не слушаешь меня больше, – хотелось Мэй крикнуть ему в лицо. – Тебе все равно. Ты разочаровался в нас. Ты разочаровался в себе».

Вместо этого она глубоко вздохнула и повторила свой вопрос:

– Насколько ты любишь меня?

– Ты знаешь, что я люблю тебя, – с горечью произнес он. – Я люблю тебя достаточно.

– Достаточно, чтобы оставаться верным нашим клятвам?

– Клятвам?

«… В богатстве и в бедности, – напомнила она. – В болезни и в здравии».

– Мэй, – Мартин начинал закипать в гневе, как пар в гейзере, – я – слепой. Тебе ясно? Я разрушен, не ты. Если я хочу освободить тебя от себя, почувствуй же благодарность, что ты не должна тратить впустую свою жизнь, проявляя заботу обо мне. Ты возненавидишь такую жизнь, ты начнешь ненавидеть меня, если ты уже меня не ненавидишь. Уходи, Мэй.

Лучи зимнего солнца, которым не мешали листья на дубах, заливали каждый дюйм комнаты, высвечивая все морщины и шрамы на лице Мартина. Мэй поглядела в зеркало и поняла, что и сама она постарела, морщины окружали глаза и рот. Они напомнили ей, как часто она улыбалась на солнце с Мартином. Он дал ей жизнь, которую она никогда не знала, жизнь, о которой не мечтала даже в самых несбыточных мечтах.

На комоде Мартина блестел большой серебряный кубок. Он много раз побеждал, выигрывал кубки и завоевывал всевозможные трофеи, но этот был особенным. Он был из детства Мартина, его первый хоккейный трофей, завоеванный в первый сезон, правым крайним нападающим команды, которая играла на горных озерах в Канаде. Солнечный свет отражался от серебряной поверхности и освещал лицо Мартина.