Talk to me (Поговори со мной) (СИ)

Девушка чуть замешкалась: ужином ее уже попотчевали (Драко и Гарри свои украденные пайки тоже смолотить успели), так чего же Стоян хотел от нее теперь? Сердце похолодело. Никто, вообще-то, не задумывался, что ритуал проводится в какое-то определенное время суток и, хуже того, в наступившую уже ночь.

Но Эва мужественно поднялась с кровати и только у порога не выдержала, бросив умоляющий взгляд на Драко. В нем что-то дернулось и неприятно кольнуло в сердце. Он не верил. До последнего считал, что здесь какой-то подвох. Разум до сих пор не отбросил эту идею – ее уводят просто для вида, и взгляд этот тоже… Но на душе острыми коготками заскребли кошки.

На этот раз мы молча спускаемся вниз, в темноту, которой, впрочем, для нас обоих не существует. Мне не хватает смелости спросить: это конец? Сердце бьется в горле, трудно дышать, и голова от этого кружится, так что внизу лестницы без переломов я оказываюсь разве что чудом.

Может, только от этого я и решаюсь на безумие, подсказанное мне Драко. Ритуал полностью, наверное, не сорву (Настя говорила, что если осталась только последняя стадия, то дело почти гиблое), но подгажу Стояну знатно.

– Ванечка, – томным голосом зову я и касаюсь рукой его плеча.

Он оборачивается с раздражением и одновременно мукой на лице. Сделав уверенный шаг (пока вся смелость не испарилась) и поднявшись на цыпочки, я настойчиво приникаю к его губам. Ноль реакции. Мне страшно открыть глаза, чтобы понять: это он от степени офигевания или от безразличия? Ответ приходит полминуты спустя, когда Ваня сам жадно прижимает меня к холодной каменной кладке. Вот это страсть: гневная, животная, в которой, если уж не сожрать, так укусить точно хочется.

Внизу живота свинцом затягивается приятное и одновременно отвратительное отяжеление. И куда подевалась вся стеснительная осторожность Вани, с которой он обнимал меня три года назад? Когда он сгребает руками ягодицы и начинает целовать шею, я понимаю, что пора. Сдерживая дрожь в руках и убедившись, что умереть от отвращения к себе невозможно, тянусь к нему под мантию к брюкам. Как только мои пальцы смело касаются его паха, Ваня отпрядывает от меня.

– Что ты делаешь? – озадаченно и почти разочарованно спрашивает он.

– Я… – делаю к нему шаг, призывно провожу пальчиком по мантии, – я… Поцелуй меня…

Ваня отшатывается от меня, будто от прокаженной. Нервно усмехается, не веря. Вопрос только: мне или в то, что это происходит?

– Он предупреждал меня… – Ваня опирается на противоположную стену. – Предупреждал, что ты попытаешься, – он открыто смотрит на меня, не смея спросить: «Что, Стоян прав?».

Сука, все предусмотрел.

Откинувшись назад, я с презрением сообщаю:

– Я жить хочу. И жертва не такая уж большая. Перетерпела бы разок с нелюбимым. Да и месть – штука сладкая.

– Месть?

– Вань, что бы ты ни говорил, но это ты меня предал, а не наоборот. Притворился мертвым, чтобы вершить свои «великие дела», а нас с Егором – по боку. И ладно – я, но он-то твой брат.

Почему-то мне хочется уколоть его посильнее, раз уж план сорвался. Мы долго смотрим друг на друга: я – тяжело и гордо, показывая – не сломаешь, он – сдерживая злобу, разочарованно, а потом… опустошенно. Лицо человека – как карта эмоций, только все легенды* на этой карте какие-то похожие: любовь можно спутать с восхищением, ненависть – с бессилием, страх – с жалостью. С безразличием по-другому. Его всегда увидишь.

Меня опять приводят в подвал, но не туда, где нас запирали: здесь только колонны, поддерживающие потолки, в обрушающуюся канавку загнана быстрая речка, а рядом с ней – вырытые не то под ванны, не то под лужи ямы. От одной поднимается горячий жар – очень притягательный в свете могильного холода подземелья и двухдневного отсутствия хотя бы быстрого душа.

Одно только меня сильно не радует: Стоян сегодня не один, с одного боку его (или меня?) охраняет еще один оборотень-волшебник, с другого – девушка, держащая в руках какой-то длинный белый саван с коричневым кожаным корсетом.

– Раздевайся, – холодно велит Стоян, и я инстинктивно тянусь к ножу.

– Зачем?

– Ох, и не надоели тебе эти тряпки? – скучающе спрашивает он.

Еще как надоели, да и тело под ними, измазанными жиром с протащенной еды и пропитавшимися потом, свербит, но уж лучше так, чем совсем без них.

– Помоешься, переоденешься в чистое, – наконец удовлетворяет мой интерес Стоян, понимая, что рядиться из-за такой ерунды смысла нет.

– А не все ли равно, в чем меня на жертвенник укладывать? – ему, то есть, нет, а я на все готова, лишь бы время оттянуть.

– Тебе – да, а для потомков – как-то некрасиво получится. Гордись, Ева, ты войдешь в историю: оборотень, добровольно положивший себя на алтарь ради блага многих.

– Добровольно?! Блага?! – возмущаюсь я. – Ну ты и… – мой лексикон явно не располагает нужным количеством неприличествующих девушке ругательств, но так хорошо подошедших бы ситуации. – Поздравляю, всех смог обмануть! Ваня, ну тебе-то он как мозги задурил?! – отчаявшись, кричу я, глядя на отвернувшегося парня.