Талли

Так проходили часы. Безмолвные часы блаженства — безмолвные, жаркие, отрешенные от всего часы уединения, — они тянулись очень долго и пролетели очень быстро. Они играли с Дженнифер и брызгались друг на друга водой. Дождавшись, когда заснет Дженнифер, они снова занялись любовью. Один, два, три, четыре, пять раз, — она сбилась со счета, забыв о времени и о том, сколько раз видела солнце над своей головой и кроны деревьев, скрывающих их от остального мира. Когда Талли, сидя на нем, ласкала его грудь и, опустив свои груди к его губам, целовала его мокрые волосы, целовала его глаза и его грудь, чувствуя, как под ее губами бьется его сердце, чувствуя, как ее собственное сердце громко колотится под его губами, ей казалось, что во всей вселенной остались только он, она сама и их мирно спящий ребенок в машине. Она забыла и о своей работе, и о своей матери, и о своей жизни, забыла о муже и даже о Бумеранге. И она заплакала, уткнувшись лицом в его щеку.

— Талли, почему ты плачешь? — спросил Джек.

— Потому что я очень счастлива.

— Что случилось, Талли? — испуганно прошептал он. — Скажи мне, что случилось?

— Все так хорошо, Джек, — шепнула она.

Он приподнял ее лицо и посмотрел в глаза.

— Тогда почему я не верю тебе? — спросил он.

9

Канзас был добела раскален жарой. Пришло и ушло очередное четвертое июля. Джек оформлял документы на продажу своего дома. Талли работала. Они с Джеком вместе обедали, встречались по выходным дням, а иногда и по вечерам в будни. Робин, Талли и Бумеранг продолжали играть во дворе за домом в футбол и вместе готовили ужины. Талли и Робин по-прежнему делали перед сыном вид, что у них нормальная семья. И бывали моменты, когда обветренным губам Талли было не так уж трудно скрывать свою тайну… Когда все действительно выглядело так, словно у них с Робином нормальная семейная жизнь.

В пятницу 17 июля Талли наконец заставила себя навестить Хедду, которая после майского пожара все еще лежала в больнице.

— Мама, мне нужно поговорить с тобой, — сказала Талли.

— Я плохо себя чувствую, Талли, — ответила Хедда. — Лучше в другой раз. Когда ты возьмешь меня домой?

— Вот об этом я и хочу с тобой поговорить, — сказала Талли.

— Я догадываюсь, — усмехнулась та. — Ты вообще не возьмешь меня домой, да?

— Мама, — сказала Талли, садясь на стул рядом с кроватью. Она надеялась, что их никто не слышит. — Я хочу уехать, мама. Понимаешь, я хочу уехать в Калифорнию, и я не знаю, что делать с тобой.

— Ты уезжаешь с Робином? — спросила Хедда.

— Нет. Робин останется здесь.

— Значит, с тем другим?

— Он не другой.

— А твои дети?

— Нечего спрашивать о моих детях. — Талли нервно засмеялась, но взяла себя в руки. — И так, что же мне делать с тобой? — снова спросила она.

— Не знаю, Талли. Почему ты должна что-нибудь делать?

— Я уезжаю, понятно? Я уезжаю и не беру тебя с собой.

— А детей ты берешь с собой?

— Мама! Давай не будем о моих детях, хорошо?

— Ты оставишь их, так ведь? Ты бросаешь Бумеранга.

У Талли сжалось сердце, и потому она изо всей силы сжала кулаки.

— Мама, меньше всего я хочу обсуждать это с тобой. А теперь постарайся сосредоточиться! — Она сделала глубокие вдох и выдох и, хоть сердце оставалось как натянутая струна, разжала кулаки. — Что мне делать с тобой?

— Робин останется на Техас-стрит? — спросила Хедда.

— Не думаю, — ответила Талли. — Возможно. В любом случае он не отвечает за тебя.

— Не отвечает, — согласилась Хедда. — Ты отвечаешь.

— Да, мама, да, — сказала Талли устало. — Так как же мне быть с тобой? Тетя Лена не хочет брать тебя. Она сама плоха. Может быть, Мэннингер?

Хедда отвернулась. Какое-то время она лежала совершенно неподвижно.

— Делай что хочешь Талли. Мне все равно, — наконец сказала она.

— Может быть, частный пансион? Пошикарнее?

— Шикарнее? — переспросила Хедда, словно не понимая, что значит это слово. — Кто будет платить за этот шик?

— Об этом не тревожься. Мы с Робином это как-нибудь устроим.

— Когда ты собираешься уезжать?

— Скоро, — ответила Талли. — Скоро.

«Какое ужасное слово, — подумала она. — Скоро. Это так много и так мало. Так много вопросов и так мало ответов. Скоро. Они с Робином еще не ходили в суд. Еще не освободились друг от друга».

— Ты такое разочарование для меня, Талли, — сказала Хедда.

Талли засмеялась.

— Разочарование? Да. Ты мне уже говорила это. Помнишь? — Талли на мгновение замолчала. — Я никогда ни в чем не винила тебя, — сказала она.

— Черта с два ты меня не винила! — сказала Хедда. — Ты винила меня во всем с самого детства. Ты и твои неморгающие серые глаза. Их взгляд преследовал меня везде. Конечно, ты никогда ничего не говорила вслух. Тебе и не нужно было ничего говорить. К тому же ты никогда не была откровенна. Но ты винила меня.

— Ты во многом виновата, — мягко сказала Талли.

— Я твоя мать! — закричала Хедда. У нее затряслись руки. — Твоя мать! Как ты можешь в чем-либо обвинять меня! Я делала для тебя все, что могла. Я старалась. Я не могла сделать больше…

— Как ни пыталась, — перебила ее Талли.

— Ты не знаешь, что мне пришлось пережить, ты не знаешь, что я испытала, какая жизнь у меня была…